Омар Шариф: Лев Голливуда
Если бы у кинематографа был свой Зодиак, Омар Шариф точно был бы Львом: яркий, харизматичный, драматичный и с шикарной шевелюрой. Его знали и любили во всех уголках мира, но мало кто представлял, насколько удивительной, парадоксальной и насыщенной была его реальная жизнь. Он был не просто актёром — он был явлением, мифом, движущимся континентом шарма. Давайте разложим по полочкам 12 фактов, которые делают образ Шарифа ещё более сочным, неожиданным и достойным экранизации сам по себе.
Настоящее имя Омара — Мишель Демитри Шалхуб. Да-да, никакой не Омар и не Шариф. Родился он в Александрии в 1932 году, в приличной католической семье ливанского происхождения. Папа был преуспевающим торговцем деревом, мама — светской дамой с сильным характером. Дом у них был полный прислуги, зеркал и тяжёлых штор. И вот этот мальчик с французским именем вдруг решил стать символом арабского кино. Магия? Нет, просто здравый расчёт, врождённый артистизм и очень правильный выбор псевдонима. Имя сменил на более “восточное”, и вот уже киностудии выстраиваются в очередь.
Перед тем как влюбиться в камеру, Омар был ботаником. В хорошем, элегантном смысле. Он учился в Кембридже, изучал математику и физику, гонялся за формулами и интегралами, мечтал стать учёным. То есть, мог бы вполне себе занудствовать на лекциях по квантовой механике или проектировать мосты, но судьба посмотрела на него и сказала: “Нет, парень, у тебя глаза слишком выразительные, чтобы ты пропадал в лаборатории.” И эти глаза действительно сыграли немалую роль в его карьере.
Ради любви он сменил не только город, но и религию. Его сердце покорила египетская актриса Фатен Хамама, настоящая дива арабского кино. Чтобы быть с ней, он принял ислам. Это был не просто акт любви — это был вызов обществу, традициям и даже себе. Местная светская хроника от такого поворота просто кипела. Это был союз двух кинематографических планет, и они действительно сияли. Кстати, они поженились, завели сына Тарека, но потом развелись. Тем не менее, Шариф называл её любовью всей своей жизни, и никто с этим не спорил.
Английский он освоил в стиле “учим по дороге на работу”. Первую англоязычную роль — в «Лоуренсе Аравийском» — он сыграл, по сути, на зубрёжке. Представьте: стоишь посреди пустыни, ветер, песок, съёмочная группа, все ждут, а ты судорожно вспоминаешь, как по-английски сказать «верблюд», «племя» и «где туалет». При этом выглядел он, как будто родился в смокинге и с британским акцентом. А его появление из марева пустыни — это же отдельный вид искусства, достойный мемов и кафедры в киношколе.
Во время съёмок «Лоуренса» он подружился с Питером О’Тулом. И не просто подружился, а стал ему братом по духу. Представляете эти их разговоры после съёмок? Один британский интеллектуал, другой восточный романтик, оба с бокалом виски или чего покрепче, обсуждают философию, женщин, бессмертие души и зачем вообще играть в кино, если можно жить. Их дружба длилась десятилетиями, с перебранками, перемириями, анекдотами и неизменным уважением.
Роль шерифа Али принесла ему номинацию на «Оскар». Не выиграл — ну и ладно. Главное, весь Голливуд заговорил: «Кто этот загадочный красавчик с Востока?» Ответ — звезда мирового масштаба, которая умела смотреть в камеру так, что у зрительниц подкашивались колени, а у зрителей — завистливо сжимались кулаки. И пусть «Оскар» ушёл другому, но Шариф получил гораздо больше — бессмертие в киновселенной.
Но настоящий азарт у него был не на съёмках, а за карточным столом. Омар обожал бридж. Не просто играл, а достиг уровня гроссмейстера. Он не просто сидел с картами — он жил игрой, писал книги, преподавал, вёл собственную колонку в газете и даже создал обучающую компьютерную игру по бриджу. Его знали в бридж-клубах Лондона, Парижа, Нью-Йорка. Он мог целый день сидеть за столом, не вспоминая, что у него вообще-то завтра съёмки. Настоящий азарт — не в сценариях, а в партиях.
Франция его тоже хотела. Его звали сниматься в роли, которую потом отдали Жан-Полю Бельмондо. Он долго размышлял, прикидывал, как будет звучать его имя в титрах, пробовал говорить по-французски с нужной степенью наглости, но в итоге сказал «non». И теперь, когда пересматриваем классику французского кино, тайно гадаем: а что если бы Омар Шариф тогда согласился? Быть может, франкоязычное кино приобрело бы ещё одну икону.
Он терпеть не мог, когда его называли «арабским актёром». Его бесило, что мир так упрощает идентичность. Он был за универсальность. Хотел, чтобы его воспринимали не по происхождению, а по таланту. Снимался в Голливуде, в Египте, во Франции, в Италии, в Аргентине — везде, где был хороший сценарий и достойный гонорар. Универсальный солдат кинематографа. Он мог сыграть бедуина, графа, шпиона, врача, философа, и всё это выглядело естественно. Потому что он был больше, чем ярлык.
Семья у него была не бедная. Его дедушка торговал деревом, но делал это с таким размахом, что маленький Мишель купался в роскоши. Дорогие игрушки, частные школы, стиль с пелёнок. Наверное, именно поэтому он так органично смотрелся в ролях аристократов — он знал, как держать бокал шампанского, как двигаться в смокинге, как смотреть с оттенком снисходства. Ему не надо было учиться быть элегантным — он уже был. Даже в джинсах и свитере он излучал породу.
Омар Шариф был не из тех, кто проглатывает бестактность. Однажды в Каннах, устав от назойливости одного журналиста, он отвесил ему пощёчину. Просто, чётко, без слов. Скандал? Конечно. Газеты жужжали, критики писали, что “Омар потерял контроль”. А публика? А публика влюбилась в него ещё сильнее. Потому что кому из нас не хотелось хотя бы раз дать пощёчину зануде с микрофоном? В те времена, кстати, пощёчина звезде считалась почти актом благородства.
Под конец жизни он боролся с болезнью Альцгеймера. Болезнь тяжёлая, коварная, но Шариф держался достойно. До последнего сохранял чувство юмора, обаяние и стиль. Даже когда память подводила, харизма оставалась на месте. Его навещал сын, его навещали друзья, и он продолжал очаровывать всех, кто заходил в его комнату — пусть даже уже не помнил, кто это. Ушёл он в 2015 году, и это была потеря не только для кино, но и для тех, кто верил, что харизма может быть профессией. Его фильмы остались с нами. Его взгляд из-под чёрных бровей, его аура, его манера держать сигарету — всё это стало частью культурного кода. Как хороший парфюм: лёгкий шлейф — и ты уже в другой эпохе, где мужчины носили костюмы, женщины — тайны, а Омар Шариф — свою неотразимость. И пусть теперь его уже нет рядом, он всё ещё здесь — на экране, в воспоминаниях, в той самой сцене в пустыне, где он идёт к нам сквозь мираж.
