Борис Акунин: «Лекарство от скуки»

В апреле этого года в громаде выставочного комплекса на Earls Court состоялась знаменитая лондонская книжная ярмарка – 40-я по счету. Престижный международный форум на этот раз прошел с русским акцентом: Россия была приглашена на ярмарку в качестве почетного гостя. Мощный десант из 50 российских писателей, прибывших в Лондон, включал самых издаваемых и читаемых авторов. Среди них – писатель-беллетрист, литературовед, переводчик, сценарист Борис Акунин. Автор популярных исторических детективов, чьи книги давно укоренились на полках британских публичных библиотек, был избран на лондонском форуме «писателем дня».

Писателю Борису Акунину от роду всего 13 лет: он появился на свет в 1998 году, когда японовед, переводчик и эссеист Григорий Шалвович Чхартишвили решил попробовать свои силы в художественной прозе. Для своего нового амплуа Чхартишвили выбрал псевдоним – Борис Акунин. Созданная под новым именем серия детективных романов об Эрасте Фандорине принесла писателю славу и огромную читательскую аудиторию в России.

Чхартишвили-­Акунин родился в 1956 году в Грузии, с 1958 года живет в Москве. Окончил историко­филологическое отделение Института стран Азии и Африки МГУ им. Ломоносова (1979), японовед. Занимался литературными переводами с японского и английского языков, работал переводчиком, был заместителем редактора журнала «Иностранная литература». Автор переводов произведений Юкио Мисима, Кэндзи Маруяма, Ясуси Иноуэ, Масахико Симада, Кобо Абэ, Синъити Хоси, Такэси Кайко, Сёхэй Оока, Томаса Корагессана Бойля, Малькольма Брэдбери и Питера Устинова. Составитель серии книг современных западных беллетристов «Лекарство от скуки» (издательство «Иностранная литература»), главный редактор 20­томной «Антологии японской литературы». Помимо исторических детективов из серии о приключениях Фандорина Акунин создал циклы «Провинцiальный детективъ», «Приключения магистра». Автор пьес («Чайка», «Гамлет», «Зеркало Сен­Жермена»), сценарист (фильмы «Азазель», «Турецкий гамбит», «Статский советник»). В рамках проекта «Жанры», задуманного как представление «существующих (и даже несущестующих) видов беллетристики», вышли «Детская книга», «Шпионский роман», «Фантастика» и «Квест» (роман ­ компьютерная игра).

Акунин – автор сборника политической сатиры «Сказки для идиотов», а также цикла из 10 повестей в жанре романа­кино «Смерть на брудершафт». А вот сборник очерков и новелл в стиле детективного триллера «Кладбищенские истории» ­ плод «совместного труда» Григория Чхартишвили и Бориса Акунина. Под именем Чхартишвили были опубликованы книга «Писатель и самоубийство», литературно­критические статьи, эссе. Чхартишвили­Акунин ­ лауреат многочисленных конкурсов и профессиональных премий, среди которых французский орден «Академические пальмы» и государственная награда Японии ­ орден Восходящего солнца.

» Все мы помним слова Булата Окуджавы «Каждый пишет, как он дышит». В ваших книгах есть страницы, написанные в стиле Толстого, Каверина, Дюма, Эко и многих других писателей. Почему вы прибегаете к такому методу?

Мы – это то, что мы едим. А поскольку я всю жизнь ничего, кроме литературы, не ел, мой клеточный состав сложился из того, что я в разное время прочитал. У людей моей среды, воспитания, образования сведения о жизни на 99% почерпнуты из книг, а не из самой жизни. Поэтому я пишу так, как для меня естественнее.

Мы живем во времена, которые называют ругательным словом постмодернизм ­ я ничего предосудительного в этом явлении не вижу.

» Тем не менее, у вас есть произведения, научные статьи, которые вы подписываете своим именем. Почему возникла необходимость использовать псевдоним?

Это разные типы письма. Когда пишу эссеистику, главное ­ предельно просто и доходчиво излагать свои мысли, стиль здесь не имеет значения. А при написании художественного текста гораздо важнее то энергетическое пространство, которое ты при этом создаешь. Для того и существует такая вещь, как художественный стиль.

И если я могу для этого использовать то, что до меня было сделано великими писателями, я с удовольствием это делаю. Кроме того, поскольку я рассчитываю, что мой читатель сделан из того же теста, что и я, то надеюсь, что ему в этой среде также будет комфортно. Такому читателю многое можно не объяснять, достаточно несколько штрихов ­ и он уже узнает ситуацию, дорисовывает ее для себя сам. И в этом смысле это очень интерактивное чтение.

» Как писателя вас волнует тема смерти – она проходит через многие ваши произведения. Чем вызван ваш интерес к столь сложной, философски–психологической теме?

Если добираться до каких­то там глубин подсознания, то объяснить это можно мотивом «сделать смерть нестрашной». Смерть – это самое драматичное событие в жизни каждого человека. Как же писатель может не испытывать интереса к этому сюжету? То же самое относится и к теме самоубийства («Писатель и самоубийство». – Прим. авт.). Ведь самоубийство – это главный философский вопрос: быть или не быть? Имеет ли смысл терпеть все житейские неприятности и, несмотря ни на что, продолжать жить? Самоубийцы отвечают на это определенным образом. Мне было интересно с этим разобраться.

» А ваша книга «Кладбищенские истории»?

На самом деле кладбища к смерти не имеют никакого отношения. Я указываю в предисловии, что меня интересуют только старые кладбища, где никого уже не хоронят. Они кажутся мне островками остановившегося времени. Там есть какая­то особенная атмосфера, и время не двигается – я очень остро это чувствую. Не говоря уже о том, что каждое надгробие – это история, которую интересно разгадывать, распутывать. Меня вообще интригует загадка времени. Я не понимаю, куда оно девается и как устроено. Куда деваются люди, которые когда­то жили, а потом вроде бы как перестали жить?

Совсем они исчезают или нет? Иногда мне кажется, что, может, они никуда не делись, а просто есть какое­то иное измерение. И если это так, то, может быть, туда можно каким­то образом попасть?

» А можно ли оттуда вернуться?

Не знаю, может, и можно. Или, предположим, раньше было нельзя, а теперь будет можно? Это вполне подходящая тема для романов о путешествиях во времени.

» Ваше увлечение компьютерными играми вылилось в роман «Квест», вызвавший настоящую бурю дискуссий. Похоже, ни одна из ваших предыдущих книг не провоцировала такого шквала обсуждений.

Это был интересный для меня эксперимент, который публике очень не понравился. Публика, естественно, права (как всегда!): люди покупают жанровую литературу не для того, чтобы напрягать себе мозги, а, наоборот, чтобы их расслабить. А структура этой книги оказалась сложноватой: ее надо вертеть с одной стороны в другую, что­то там соображать… Все равно эксперимент этот был для меня полезен. И, кроме того, я думаю, он получит развитие в будущем. В связи с тем, что люди бумажную литературу читают все меньше, а в электронном виде – все больше и эта тенденция усиливается, то мой роман – шаг в этом направлении.

» А вы сами предпочитаете чтение на компьютере или все–таки книги?

Если книжку можно закачать в ридер, я скорее воспользуюсь ридером – при условии, конечно, что иллюстрации в данной книге не имеют большого значения. Ридеров с иллюстрациями пока нет. Хотя, думаю, появятся очень скоро!

» Вы были одним из первых популярных авторов, который писал хорошим русским языком. Естественно, у вас появились подражатели, или скорее двойники – есть какой-то Брусникин, выдающий себя за вас, некая Борисова тоже претендует на ваши лавры… Кто эти люди – самозванцы, делающие пиар на вашем имени?

Есть много авторов, пишущих в том же жанре, что и я. Я ведь жанр не монополизировал, и копирайт на нем не стоит…Что можно сказать? Пишут – ну и пусть пишут!

» Но это не вы скрываетесь за этими именами?

Может, и я… А может, и нет… На этот вопрос я всегда отвечаю уклончиво. Так оно интереснее!

» Ваше литературное имя Акунин означает?..

Негодяй, «плохой человек».

» Вы осознанно пошли на то, чтобы ваше имя ассоциировалось с негативными эмоциями?

Нет, я имел в виду совсем другое. Все книжки в этой серии написаны про злодеев – Эраст Фандорин там персонаж второстепенный.

» Когда Флеминг создавал Джеймса Бонда – агента 007, он наделил его своими чертами. Насколько вы ассоциируете себя со своим героем Фандориным? Вы ведь тоже японист, знаток культуры этой страны, любите детективы…

Кроме Японии, ничего общего у меня с господином Фандориным нет. К сожалению. И к счастью!

» Интерес к книгам Акунина, переведенным на английский язык, огромен. А как обстоят дела с трудами Григория Чхартишвили? Были ли предложения перевести их на другие языки?

Я получил предложение от одного очень престижного университетского издательства перевести книгу «Писатель и самоубийство». Но я от него отказался, потому что это не то место, где эта книга должна быть издана. Это не академическое исследование, я намеренно убрал оттуда все сноски – не хотел утяжелять книгу. И в этом издательстве книга попала бы между жанрами, мне же хотелось, чтобы к ней относились как к эссеистике – причем не научной, а популярной эссеистике. Именно с таким прицелом я писал эту книгу. И если издательство такого профиля решит издать «Писателя и самоубийство», я соглашусь, а в академической прессе решительно не хочу появляться.

» Вы 20 лет занимались переводами с японского и английского языков. Как, с точки зрения профессионала, вы оцениваете работу Эндрю Бромфилда, который осуществляет переводы ваших книг на английский? Насколько ему удается уловить стиль, передать нюансы языка?

Бромфилд – чрезвычайно разнообразный переводчик. Именно такой и был мне нужен, ведь все мои романы написаны разными стилями. Очень часто бывает, что грамотный переводчик владеет каким­то одним стилем и рубит им все подряд. Эндрю не таков: он вполне гуттаперчив, и это для меня очень важно.

» А как обстоит дело с переводами на другие языки?

Всюду по­разному: где­то больше повезло с переводчиками, где­то меньше.

» На скольких языках уже опубликованы ваши книги?

Трудно сказать точное число ­ между тридцатью и сорока языками.

» А как началось увлечение Японией, которое переросло впоследствии в вашу профессию?

Мне было лет 12, когда я прочитал книгу о театре кабуки. Это тот возраст, когда у подростков прорезаются какие­то интересы – кто­то сходил на футбол или хоккей, а кому­то в руки попалась книжка о театре кабуки!

» Как вы представляли свое будущее, когда решили изучать японский язык профессионально? Ведь в те годы, выбирая факультет в университете, мы понимали, что надо ориентироваться на работу, которая тебя будет кормить.

Так и думал, что эта работа будет меня кормить! Я был очень практичным молодым человеком и понимал, что знание французского или английского дает мало шансов – все равно что, на фортепиано играть. А знание трудного и востребованного языка гарантирует, что всегда будешь при деле. Так оно и было в советские времена: я занимался техническим переводом с японского языка, и это давало мне отличный заработок.

» Ваша мама была преподавателем русского языка и литературы. Успела ли она увидеть публикацию ваших книг и как к этому отнеслась?

Успела­успела! И до конца все говорила мне: «Когда ты уже это прекратишь и вернешься к серьезным занятиям? Напиши что­нибудь серьезное или переводом литературным займись!» С ее точки зрения, сочинение детективов было делом легкомысленным. (Смеется.)

» С одной стороны – восхищение публики, а с маминой…

Нет, конечно, маме это было приятно, но она считала, что я побалуюсь и перестану. Кстати, может, так оно и будет!

Из выступления Бориса Акунина на пресс-конференции Лондонской книжной ярмарки, апрель 2011:

«Я занимаюсь литературными переводами около 20 лет, перевел тысячи страниц, написанных другими. Со временем я начал чувствовать раздражение; переводишь чей­то текст и думаешь: «Ну не так об этом надо писать, не нужна здесь эта сцена, а вот это описание и вовсе лишнее. Помилуйте, я бы мог лучше это сделать!»

«В какой­то момент мне показалось, что как переводчик не двигаюсь вперед, не расту, и я утратил интерес к этой работе. Наверное, это стало одной из причин того, что я решил заняться чем­то другим».

«Я не верю в то, что поэзию вообще можно переводить. Переводчик может лишь пересказать ее на своем языке, при этом все зависит от того, является ли он сам хорошим поэтом. Когда речь идет о поэзии, написанной на иностранном языке, не остается ничего другого, как слепо доверять: если русские утверждают, что Пушкин великий поэт, жители других стран должны им верить. И когда англичане говорят нам, русским, что лорд Байрон великий поэт, мы им верим. Учитывая, что на самом деле достойного перевода поэзии Байрона на русский не существует, с нашей стороны это скорее жест вежливости. А вот Роберту Бернсу повезло с переводчиком, и поэтому русские очень любят этого поэта. То же самое с сонетами Шекспира – в переводах Маршака они звучат как подлинная поэзия. Так что в конечном итоге все упирается в качество перевода».

«Мой личный опыт переводов с японского на русский показал, что самое трудное в этом деле – юмор. Представления о юморе у японцев и русских весьма разнятся, и, чтобы рассмешить русских, приходилось порой уходить довольно далеко от текста оригинала».

«Мысль о том, что я переводил все эти тысячи страниц, а теперь кому­то приходится корпеть над моими книгами, доставляет мне удовольствие: все­таки есть справедливость на свете!»