Арчил Горки: свой среди чужих
Знал ли известный пролетарский писатель Максим Горький, что в далекой Америке, в городе Нью-Йорке, у него имеется кузен? Вряд ли – во всяком случае, в биографии литератора этот факт не фигурирует. Так что скорее всего американский художник армянского происхождения по имени Возданик Манук Адоян, выбравший себе псевдоним Арчил Горки, объявил себя родственником Великого Буревестника без всяких на то оснований. Если не считать таковыми глубокое уважение и любовь, которые Арчил питал к творчеству писателя. Откуда ему было знать, что Горький и сам-то был вовсе не Горьким, а урожденным Пешковым?
Армянин Арчил Горки любил создавать мифы и точных фактов особо не придерживался, называя себя то русским, то грузином; одним говорил, что учился в Нижнем Новгороде, другим – что в Париже, хотя никогда в этих городах даже не бывал. Многочисленные биографы так и не сумели внятно объяснить причины, по которым художник придумывал себе разные версии прошлого. Впрочем, реальность теряет свою определенность, если к 16 годам тебе пришлось пережить геноцид, лишиться матери, на твоих руках умершей от голода, покинуть родные края и, оказавшись в чужой стране, начать все с белого листа.
В Америку Возданик Адоян приехал в 1920 году шестнадцатилетним юношей. До этого были короткое счастливое детство в селе Хорком (провинция Ван в турецкой Армении), отъезд отца в Америку – чтобы избежать службы в турецкой армии. Трагическая история Армении стала судьбой семьи – разрушенный дом, массовая депортация и геноцид армян. Вместе с сотнями тысяч беженцев Адояны оказались в советской республике Армении, в Ереване. Здесь в 1919 году от голода умерла 39-летняя мать, и, оставшись без средств к существованию, Возданик с сестрой попали в лагерь для армянских беженцев в Константинополе. Оттуда и началось их путешествие в Америку, продлившееся десять месяцев. В Армению Возданик Адоян никогда больше не вернулся, зато в Америке спустя несколько лет появился новый художник – Арчил Горки.
С отцом, которого Возданик не видел с четырехлетнего возраста, отношения не сложились: парню казалось, что, женившись, тот предал светлую память матери. Молодой армянский эмигрант погрузился в изучение искусства. В музеях Бостона и Нью-Йорка он исследовал периоды в истории искусства – один за другим, от старых мастеров до модернизма. Открыл для себя импрессионистов – Сислея, Моне, Ренуара, Писсарро, Дега. В 1922 году Возданик поступил в Бостонскую школу дизайна и иллюстраций, а спустя несколько лет – в Центральную школу искусств в Нью-Йорке. Тогда же начал подписывать свои работы новым именем – Арчил Горки.
Освоению искусства прошлого Горки придавал огромное значение, считая, что всякое великое искусство основано на традиции. Став преподавателем, любил во время посещения музеев указывать ученикам на то, что греческие фризы или иконы куда современнее Пикассо. Говорил: «Копируйте искусство — подражайте природе». Долгие годы ушли у Горки на то, чтобы пропустить через себя творчество мастеров, которыми он восхищался. Затянувшийся период ученического подражания он объяснял тем, что в раннем детстве долго не мог заговорить: «Прежде ты отправлялся в мастерскую художника, обучался под его присмотром… Теперь ты не работаешь в мастерской, но неизбежно подражаешь собственному мастеру…» Сначала таким «собственным мастером» для него был Сезанн, затем Анри Матисс, за ним пришел черед Хуана Миро, сменившийся кубизмом Пабло Пикассо и Жоржа Брака. Подавляющее большинство работ, созданных Горки в 1920-1930-е годы, – откровенные имитации произведений этих художников. Казалось, он способен видеть мир лишь глазами других мастеров, копируя их манеру, стиль, формы и композиционные решения. Это было сознательное цитирование, попытка «влезть в кожу» великих мастеров, понять их изнутри, до конца. И лишь в рисунках 1930-х годов прорывается собственно сам Горки, демонстрируя высокое техническое мастерство и умение высказать свои мысли о предмете (серия «Ночь. Энигма. Ностальгия», эскизы к портретам).
Среди работ раннего периода стоят особняком два идентичных портрета под названием «Художник и его мать». Еще в 1926 году Арчил взял у сестры ванскую фотографию 1912 года, где он, тогда восьмилетний мальчик, позирует с матерью перед объективом. Работа над портретом длилась 10 лет, и все же он так и остался незаконченным. Чувствуешь, сколь многое хотел сказать в этой работе художник – о своих детских впечатлениях от суровых и мощных фигур, печально и вопрошающе глядящих с фресок на стенах храма в Ахтамаре, о запомнившихся на всю жизнь словах матери, рассказавшей о черных ангелах, порождениях ада, о насыщенных цветовых аккордах миниатюр, вкрапленных в древние пожелтевшие страницы манускриптов Варагского монастыря, которые он разглядывал ребенком. Услышали ли голос художника зрители? «Армянские глаза матери критики называют «пикассовскими». Армянскую грусть они определяют как византийскую или русскую. Если поправляешь их: «Нет, уважаемые господа, вы ошибаетесь, это армянские глаза», — они удивленно смотрят на тебя и говорят о преувеличении, характерном для «шовинизма малых наций», – с горечью писал Горки в письме сестре.
Арчил был романтиком, меланхоличной поэтической натурой и объяснял это своими армянскими корнями. «Моя жизнь похожа на постоянно волнующееся море, бушующее от переизбытка грусти и горя… На самом деле я продукт трех идей: «макрутюн» (чистота), «танджанк» (страдание), «хасунутюн» (зрелость). Страдание болезненно, но необходимо… Сердце мое часто наполняется вещей грустью. Естественно, это наша судьба. Я постоянно ощущаю свое одиночество – даже в окружении многочисленных друзей и родных», – писал художник. И обещал сестре, что, поднявшись на вершину, объявит миру о своем армянском происхождении.
Воспоминания детства, природа, запахи и звуки родины оставались с Горки всю жизнь – как будто родник вдохновения бил в его памяти. Он жил в двух измерениях: физическом – в Америке, душевном – в Армении. Горки называл свое армянское происхождение подарком, полагая, что его страна, принявшая христианство еще в IV веке и сумевшая сохранить древнюю цивилизацию, способна дать миру подлинных новаторов, глобальных в своем мышлении. «Могут ли океанские горизонты или просторы России и Китая сравниться с мощью вершины Арарата? Думаю, нет… Армяне все еще взваливают на себя большие, весомые мысли, которыми отличается наша нация. Поскольку мы лучше научились думать, чем смеяться, армянские слезы украшают каждую нашу улыбку. Это образ жизни армянина», – утверждал художник.
Еще в студенческие годы Горки приходилось подрабатывать где придется: мыть тарелки, рисовать афиши. Преподавание в колледжах также не приносило слишком высоких доходов. И хотя к 1930-х он уже пользовался признанием как художник, великая экономическая депрессия, поразившая страну, коснулась и мира искусства. В 1935 году Арчил присоединился к WPA – правительственной программе для поддержания художников, созданной во время администрации Рузвельта и нанимавшей художников для работы над социальными заказами. В эти годы он создает серии настенных росписей на авиационные темы для аэропорта.
Однако подлинный прорыв и раскрепощение в творчестве Горки начались в 1940-е годы. Именно произведения этих лет составили славу художнику, чье творчество явилось предтечей абстрактного импрессионизма, подняли его имя наряду с Ротко, Поллоком и де Кунингом в разряд важнейших американских художников того времени.
Новую жизнь в холсты Горки вдохнула природа. Среди необъятных просторов полей Коннектикута, в садах Виргинии открылись наконец сдерживающие шлюзы, и эмоции и чувства хлынули на полотно, раскрепостились формы, зазвенели краски, обрела подвижность поверхность полотна. Поразительно, как конкретные пейзажи, растения, водопады дали импульс абстрактному мышлению художника. Работая сразу над несколькими холстами, набрасывая десятки рисунков и эскизов, Горки создает свои шедевры: «Воды цветочной мельницы», «Однолетний молочай», «Как вышитый фартук матери раскрывался в моей жизни», «Аромат абрикосов в полях» и другие. Претерпевает изменения и техника художника. В ранний период красочный слой его живописных произведений был очень толстым, пастозным, в процессе работы он часто раскладывал холсты на полу, на специальных деревянных формах, и лил на них краску целыми ведрами. Затем процарапывал краску, добиваясь эффекта барельефа. Понятно, что в результате вес у холстов получался серьезный. Горки очень веселился, когда кто-нибудь пытался передвинуть или повесить его неподъемные работы. Шутил, что есть смысл продавать его картины на вес. В поздних же работах красочный слой обретает текучесть, формы просвечивают, а тонкая сеть напряженных гибких линий кажется сдерживающей и открывающей одновременно.
Горки нередко ассоциировали с сюрреализмом, хотя сам он методом использования подсознания в творчестве особо не интересовался – называл это анархией ума. А вот с Андре Бретоном – главным идеологом движения дружил, и тот даже придумывал сюрреалистические названия для работ художника. Бретон считал Горки одним из великих сюрреалистов и в предисловии каталога к выставке Арчила в галерее Леви писал: «Горки — первый из художников, кому полностью был открыт этот секрет. Он достиг чистой линии. Он соединяет и объединяет бесконечное число физических и умственных структур. Образы Горки — это гибриды, конечный результат, полученный от созерцания натуры, смешанного с преломлением памяти детства и многого другого, результат, спровоцированный интенсивной сосредоточенностью наблюдателя, одаренного исключительным эмоциональным даром».
Упоение природой и творчеством, любовь и женитьба на Агнессе Макгрудер, рождение двух дочерей, успех выставки в Нью-Йорке, признание… Судьба наконец-то улыбалась нашему мастеру, он жил полной грудью. И тут обрушилась череда несчастий. В январе 1946 года в студии Горки вспыхнул пожар. В огне погибло более двадцати живописных работ, все рисунки, созданные за последние три года, библиотека, которую он собирал всю жизнь. Спустя два месяца у Арчила обнаружили рак, прооперировали. Наперекор болезни он усиленно работал, пытаясь по памяти воссоздать уничтоженные огнем работы, – в течение 1947 года Горки создал несколько сотен рисунков и целый ряд живописных полотен. «Иногда это к лучшему, когда все исчезает в огне и тебе приходится начинать сначала», – писал Арчил.
Но судьба уже готовила новые испытания. Сначала умер отец, а вскоре сам художник попал в автомобильную аварию. Из-за перелома шейных позвонков оказалась парализованной рука, которой он работал. Депрессия, пустившая корни в период пожара в мастерской, стремительно прогрессировала. Еще в конце 1947 года Горки просил свою четырехлетнюю дочку Моро выбрать дерево, на котором он мог бы повеситься. К июлю 1948 года депрессия сделала его характер непереносимым: всю тяжесть и горечь постигших несчастий художник вымещал на жене и детях. 16 июля Агнесса, забрав дочерей, покинула дом. Пять дней спустя Арчил Горки повесился, оставив на деревянной раме надпись: «Прощайте, мои дорогие».
На мольберте стоял неоконченный холст… «Черный монах». Мрачная драма черного и белого, безнадежное борение смятенного и отчаявшегося ума. Трудно поверить, что всего несколько лет назад этот же человек писал: «Недавно мой разум был захвачен ароматом армянских абрикосов. В студии, конечно, не было ни одного, но в голове запах был настолько отчетливым, будто я лез на дерево – собрать их для дедушки. Я ощущал их мягкость кончиком носа. Теперь они всплывают в моих полотнах как скромное олицетворение изысканной красоты. Они – как множество солнц, клонящихся к закату и молча танцующих на горизонте, они – раскрывшиеся лепестки цветов на деревьях… Аромат абрикосов в наших садах…»
