Victoria Wolcough. Не отпускай меня
Эта удивительная история, когда я услышала ее в первый раз, долго не давала мне покоя. Я все время возвращалась к ней и понимала, что мне не хватает деталей. На тот момент я еще недостаточно хорошо знала Викторию, чтобы подробно ее расспрашивать. При каждом удобном случае я старалась аккуратно подвести разговор к тому, чтобы услышать ее историю еще раз. Рассказанная при мне, но уже другим людям, она от раза к разу постепенно обрастала подробностями, эмоциями, фактами, именами и датами.
И я очень рада, что Виктория согласилась поделиться с нами этой романтической историей любви и верности, мужества и тяжелых испытаний, выпавших на долю ее родителей. Уверена, что ее история не оставит никого равнодушным…
Мой отец Эдвин Ланьер Кинг Гилмор (Edwin Lanier King Gilmore) был очень большой, жизнерадостный и совершенно лысый. Он родился в маленьком городке в Алабаме. Начинал журналистом в The Atlanta Journal, был криминальным репортером. Перебравшись в Вашингтон, сначала работал в Washington Daily News, а уже позднее – в Associated Press, с которым был потом связан всю свою жизнь.
В начале Второй мировой войны его в качестве иностранного корреспондента отправили в Лондон. Отец был этому очень рад. Америка была еще далека от войны, а ему не терпелось попробовать себя в роли военного репортера.
Но в Лондоне он долго не задержался. Когда в войну вступил Советский Союз, отцу объявили, что он должен ехать в Москву. Но как? Самолеты над Европой уже не летали. И вот в августе 1941 года он отправился в Архангельск на борту одного из кораблей самого первого арктического конвоя. Это было очень опасное путешествие. (Позднее за годы войны из Великобритании в Архангельск и Мурманск было проведено 78 арктических конвоев. Потерян 101 корабль. Погибло более трех тысяч человек. – Прим. Т. П.)
А из Москвы в это время эвакуировали в Куйбышев (после 1991 г. – Самара. – Прим. Т. П.) все иностранные миссии, государственные органы, Большой театр, дипломатов и журналистов. И отец прямиком отправился в Куйбышев. Этот переезд занял 28 дней. Он ехал в эшелоне, который растянулся цепочкой на десятки километров.
Вот там-то, в Куйбышеве, и встретились мои родители.
Моя мама Тамара Чернышова была очень молоденькой, тоненькой и хрупкой балериной. Ей не было и шестнадцати, когда они встретились. Ее эвакуировали в Куйбышев вместе с труппой Большого театра, в школе которого она занималась с шести лет, пройдя все этапы от маленького ребенка до молодой артистки балета.
Роман родителей был красивым, но недолгим. Кто-то донес на маму. Ее арестовали и сослали в Сибирь за связь с иностранцем.
Отец ничего не мог поделать. Он пытался ее найти и вернуть, но тщетно.
Обращался за помощью к местным властям до тех пор, пока ему не было предложено покинуть Советский Союз.
Вернувшись в Вашингтон, отец встретился с Уэнделлом Уилки (Wendell Willkie), который был представителем Рузвельта во многих странах, в том числе и в Советском Союзе. Отец знал Уилки, когда тот еще был кандидатом в президенты. Брал у него интервью.
Уилки проникся этой историей и предложил отправить телеграмму Сталину и попросить разрешения на их брак. И чудо свершилось!
Отцу разрешили вернуться в Советский Союз, и вскоре маму выпустили и вернули в Москву. Для регистрации их брака из Кремля было получено специальное разрешение за подписью Сталина!
Когда я родилась, мне дали второе имя – Уэнделл (Wendell) в честь Уэнделла Уилки. В час моего рождения в Москве гремел салют в ознаменование освобождения одного из городов на Западном фронте. Меня в честь победы назвали Викторией. Так что мое полное имя Виктория Уэнделл.
– Ваш отец говорил по-русски?
– Когда он только приехал в Советский Союз, он совсем не говорил по-русски. Потом выучил и очень хорошо говорил, но с сильным алабамским акцентом. На очень эксклюзивном русском. Мама тоже вначале очень плохо говорила по-английски. Но когда любишь, никакие языки не нужны. Можно вполне обходиться без них.
Позже, когда можно было выбрать, куда поехать работать – в Париж или в Лондон, отец выбрал Лондон. Чтобы у мамы была возможность выучить английский язык, как следует.
– Я знаю, что ваш отец, Эдди Гилмор, был награжден в 1947 году Пулитцеровской премией (Pulitzer Prize) за репортажи из Советского Союза. Встречался ли он со Сталиным, говорил с ним? Может быть, у него была возможность поблагодарить Сталина за разрешение на брак ваших родителей?
– Отец часто видел и Сталина, и Жукова, и других первых лиц. Брал у них интервью. Но ни о каких частных беседах на отвлеченные темы не могло быть и речи.
– Нравился ли ему Сталин?
– Нет. Сталин ему не нравился. Ему больше нравились балерины.
– Как вы жили в Москве после войны? Вы уехали, когда вам было 9 лет. Наверное, многое помните из своего советского детства?
– Когда я была ребенком, у нас в доме всегда играла музыка. Это было и «Лебединое озеро», и Луи Армстронг. Мой отец очень любил джаз. У него даже была в Москве своя группа – «Джаз-бэнд». Папа играл на барабанах и уколеле. Что было особенно смешно. Потому, что он был та-а-акой большой, и в его руках маленькая уколеле смотрелась очень забавно. А мама любила петь цыганские песни. И конечно, всегда танцевала.
Я очень любила свою школьную форму: черное платье с белыми манжетами и воротничком. Если посмотреть на мои школьные фотографии, то меня можно сразу узнать по колготкам. У всех были коричневые, а у меня – светло-бежевые. Из Канады. Все считали это ужасно некрасивым!
– Вы чувствовали себя как-то особенно? Не такой, как другие советские дети?
– Конечно. Мне все время напоминали, что я не такая, как все. Я мечтала быть пионеркой! Как все мои друзья. Но меня не принимали, потому что мой отец – американец. Мои друзья отдавали салюты, ходили на сборы, пели пионерские песни. И я тоже хотела с ними отдавать салюты и ходить на сборы. И особенно (!) – носить красный галстук.
Когда меня отправили в летний лагерь и со мной захотел подружиться мальчик Коля, то я ему сказала: «Буду с тобой дружить, если дашь мне поносить твой пионерский галстук». Коля стал моим лучшим другом, и я целый месяц могла ходить в пионерском галстуке!
– А вас в детстве не били за то, что вы «американка» или дочка «американского шпиона»?
– Я всегда сама со всеми дралась. Я была ужасным сорванцом (tomboy). Никто даже пробовать бы не стал.
Мы всегда носились с друзьями оравой, проводили на улице все свободное время. И то же самое на даче. Это было замечательно!
– Но для ваших родителей, наверное, все было не так замечательно, как для вас. Для них существовали какие-то ограничения?
– Главное ограничение было в том, что маме не давали разрешения выехать из страны. Когда родители только поженились и родилась я, мы поехали в Америку навестить папиных родителей. Это было сразу после войны. Их спокойно выпустили, и они так же легко вернулись обратно, думая, что и в дальнейшем не будет никаких проблем. Но уже совсем скоро, с началом холодной войны, все изменилось…
Только после смерти Сталина отцу с большим трудом удалось получить у Молотова разрешение для нас с мамой уехать в Финляндию. Что родители и сделали в надежде, что оттуда смогут отправиться в Америку. Но, как оказалось, они рано радовались. Холодная война набирала обороты. Теперь маме как советской гражданке необходимо было получить от американских властей разрешение на въезд. А ей давать его никак не хотели.
В это время на экраны вышел фильм «Не отпускай меня» («Never let me go») с красавцем Кларком Гейблом (Clark Gable) и Джин Тирни (Gene Tierney) в главных ролях. Это была история о западном журналисте, работающем в Советском Союзе, и его возлюбленной, молодой балерине. О том, как сложно складывалась их жизнь за «железным занавесом» и что им пришлось преодолеть на пути к своему счастью. В основу сценария вошла история моих родителей.
Этот фильм очень помог им получить все необходимые разрешения. Потому что фильм был везде. О нем говорили и писали во всех газетах. Его посмотрело огромное количество людей и повсюду обсуждали. Интервью, встречи со зрителями, показы. Встречая родителей, все говорили: «Посмотрите, это та самая пара…» Думаю, это сыграло свою роль, и в конце концов мы оказались в Алабаме.
Пожив недолго в Америке, родители уехали в Лондон, который стал домом для нашей семьи. Здесь родители были по-настоящему счастливы.
– Позднее Эдди Гилмор написал книгу «Я и моя русская жена», посвященную своей жене. Книга пропитана необыкновенной любовью и нежностью, которую он пронес через всю свою жизнь.
– Он очень любил маму.
– Наверное, вашей маме и для своих дочерей хотелось такой же счастливой семейной жизни рядом с достойным мужчиной?
– Родители никогда не диктовали мне или сестрам, что мы должны делать, чем заниматься, с кем встречаться. Я всегда была очень самостоятельной. Только однажды мама была инициатором моего знакомства с молодым человеком, которого она пригласила домой на ужин. Я тогда уже жила отдельно и приезжала к родителям на выходные.
Мама позвонила мне и не терпящим никаких возражений голосом срочно вызвала меня из города:
– Приезжай пораньше. К нам на ужин приедет Вронский.
– Что за Вронский?
– Ты что, дура? Любовь Анны Карениной.
– Я знаю «Анну Каренину» – но кто придет к нам на ужин?
– Волков, – отрезала мама.
Я думала, приедет такой лихой, удалой офицер. С усами. Но оказалось… без усов, в твидовом костюме… скукотища!
А я была очень стильная, худенькая, в узкой коротенькой юбке. Я работала в Christie’s и была с головой погружена в эту атмосферу. Меня окружало столько всего интересного.
Грегори, конечно, был очень вежливый, хорошо говорил. К тому же из хорошей семьи. Но совершенно меня не зацепил. Мы один раз вместе сходили на ужин. Опять никакого впечатления. Еще через пару недель он пригласил меня на чай в Сент-Джеймсский дворец (St. James’s Palace). Я очень удивилась. Почему во дворец и почему только на чай? Грегори нес службу в Букингемском дворце и был приглашен на ужин после офицерской мессы в Сент-Джеймсский дворец. Женщинам не разрешалось оставаться там на ужин (исключением была только королева), но можно было прийти на чай.
При входе во дворец было как-то мрачно и темно, но когда я вошла в зал с хрустальными люстрами, портретами на стенах и в конце зала, рядом с камином, увидела Грегори в полной парадной военной форме, мое сердце учащенно забилось, и в висках застучало: «Вронский!»
В этот день, вернувшись в квартиру, которую я делила с соседкой, я ей сказала, что сегодня встретила мужчину, за которого выйду замуж.
Так началась моя собственная, полная любви, счастливая семейная жизнь с достойным мужчиной, с которым мы вместе вот уже почти пятьдесят лет.
Но это уже совсем другая история.
