Людмила Максакова. Театру посвящают жизнь

«Людмила Васильевна Максакова – отдельная звезда на театральном небосклоне. Она относится к редкой категории думающих актрис – умных, категоричных, настойчивых… Она личность, человек неординарный, сложный, непредсказуемый, спонтанный…» Так отзывается об актрисе партнер по сцене, народный артист России Евгений Князев.

Досье:
В Театр имени Вахтангова выпускница Театрального училища имени Щукина Людмила Максакова пришла в 1961 году. Дебютировала в роли Маши Чубуковой в спектакле «Стряпуха замужем», затем была цыганка Маша в «Живом трупе». Настоящая известность пришла с ролью татарской княжны Адельмы в легендарном вахтанговском спектакле «Принцесса Турандот», восстановленном режиссером Рубеном Симоновым в 1963 году. С тех пор за полвека на сцене этого театра Людмила Максакова создала галерею ярких, запоминающихся разноплановых сценических образов: Книппер-Чеховой («Насмешливое мое счастье»), Николь («Мещанин во дворянстве»), баронессы («Господа Глембаи»), Жорж Санд («Лето в Ноане»), герцогини Мальборо («Стакан воды»), Анны Карениной в одноименном спектакле Романа Виктюка, Коринкиной («Без вины виноватые») и графини («Пиковая дама») – оба спектакля поставлены Петром Фоменко, Войницкой («Дядя Ваня»), «Бабуленьки» («Пристань») – режиссер Римас Туминас. Всегда отдавая предпочтение театру, Максакова достаточно активно снималась в кино – в фильмах Г. Чухрая, Ю. Райзмана, Л. Хейфица, И. Таланкина, П. Фоменко, С. Говорухина, Я. Фрида, П. Тодоровского, А. Суриковой. Народная артистка России (1980 г.), лауреат Государственной премии РФ (1995 г.), премии им. Станиславского (1996 г.), театральной премии «Хрустальная Турандот» Людмила Максакова также преподает актерское мастерство в Театральном училище имени Б. Щукина.

Ваша мама – Мария Максакова – была солисткой Большого театра, знаменитой певицей. Очевидно, что мир, в котором вы росли, – театральный, музыкальный – оказал огромное влияние на формирование вас как человека. Как вы воспринимали свое окружение?
Люди, которые окружали меня с детства, были много старше, чем я. Это был мир взрослых  с одной стороны и мир театра (причем оперного)  с другой. В то время у нас все было посвящено театру, вопросы жизненные решались как не самые важные. О повседневной жизни как таковой мало кто говорил – говорили о литературе, поэзии. Единственный раз, помню, мама была очень расстроена и страшно нервничала. Случилось вот что: она отправилась к шляпнице делать заказ и увидела там красивую шляпку. «Какое чудо, какая дивная шляпка»,  восторженно сказала мама. «Это французская»,  сообщила ей шляпница. После этого мама не спала три ночи – она ведь похвалила предмет, привезенный из-за рубежа! И это могло иметь для нее какие-то дурные последствия (второй муж Марии Максаковой дипломат и агент внешней разведки Яков Давтян был арестован по обвинению в принадлежности к «антисоветской террористической организации» и 28 июля 1938 года расстрелян.  Прим. редакции). Наверное, из-за того, что ребенок, даже не подозревая ни о чем, может рассказать что-то лишнее, меня окружала эта странная тишина. Однако дни мои были очень насыщенными. Меня отдали в Центральную музыкальную школу. Хотя это скорее каторга, чем школа,  дети там находились с утра до вечера, а вернувшись домой, еще должны были заниматься по специальности. Я училась по классу виолончели. Иногда удавалось погулять во дворе. Тогда были настоящие зимы, с огромными сугробами, где хозяйничали дворники в белых передниках с бляшками. Помню, дворники очень сурово обращались с поклонницами Ивана Семеновича Козловского, который жил в нашем подъезде. Девочки целыми дня сидели на жердочках забора у дома, поджидая героя своих грез, а неподкупный дворник гнал их прочь.

Ваша мама обладала потрясающим голосом.
У нее было сопрано очень красивого тембра, хотя и не слишком сильное, «громовое». Мама в детстве пела в церковном хоре. Эти долгие спевки дисциплинируют, развивают музыкальность, чувство слуха, умение петь в ансамбле.

Говорят, дети актеров очень много времени проводят в театре?
Это заблуждение. В Большом театре, где работала мама, это вообще было исключено. Там не работали, а служили. Существовал некий ореол таинственности, священнодействия – в день спектакля были закрыты шторы, все ходили на цыпочках. Ощущение, что живешь рядом с небожителями, сохранялось. Когда я пришла в училище, мне было довольно трудно найти общий язык со сверстниками, никакой практики общения у меня не было  ни во дворе, ни в школе. И всю жизнь я предпочитала дружить с людьми много старше себя – Люсей Целиковской, Аллой Казанской, Галиной Коноваловой. Мне было с ними очень интересно.

Ваша дочь Маша пошла по стопам бабушки, в честь которой и названа. А сын занимался музыкой?
Наверное, я слишком любила своего сына Максима и поэтому все пыталась направить на музыкальную каторгу, подобную моей. Мы взяли сыну учителя по фортепиано и скрипке, но Максим все время сбегал. А вот Машу, которая родилась семь лет спустя, наверное, жалко было меньше – и на девочку навалилось все сразу. Она была очень восприимчивым одаренным ребенком. Когда Маше было 14 лет, она попросила меня позвонить Наталье Дмитриевне – большой приятельнице моей мамы, также солистке Большого театра, преподавателю Гнесинского музыкального училища. Наталья Дмитриевна (которая, кстати, была баронессой, а брат ее – священником, но все это, конечно, тщательно скрывалось), прослушав мою дочь, сказала, что это «малек». Однако Маша, надо отдать ей должное, – барышня упорная: в конце концов поступила-таки в Гнесинку. И начался непростой – как у любого оперного певца – путь в искусство. После училища Маша поступила в Новую оперу, хотя я ей советовала «Геликон»,  на мой взгляд, более экспериментальный и подходящий для молодых театр, не столь академичный, как Новая опера. Сейчас она перешла в Мариинский театр к Гергиеву.

А вы видите в ней свою маму, певицу Марию Максакову?
Нет. Мама – человек из девятнадцатого века, а Маша – из двадцать первого. Между ними расстояние в столетие. Два совершенно разных типа людей: мама – небесная, поэтичная, Маша – очень земная.

Впервые я увидела вас в роли Надежды в фильме «Неподсуден» и была поражена вашей игрой.
Знаете, мы в те годы как-то несерьезно относились к кино. Ну да, снялась в фильме, но не придала этому никакого значения. Это не было каким-то важным внутренним событием. Может быть, это объясняется тем, что люди из кино составляли часть нашего непосредственного окружения: слева – Тарковский, справа – Кончаловский, на диване – Авербах. А у нас были какие-то космические цели и мечтания. И театр всегда был на первом месте.

Но ведь именно кинороли приносили всесоюзную известность и популярность актерам.
Это сейчас, если ты не в сериале, ты никто. А раньше можно было и через театр прославиться.

Когда вы поняли, что ваше призвание – быть актрисой?
Рубена Николаевича Симонова постоянно упрекали, что у него огромная труппа, а из спектакля в спектакль играют одни и те же актеры. Помню, как на худсовете он отворачивался к окну, долго смотрел туда, а потом, развернувшись к нам и гневно сверкая огромными черными глазами, стучал по столу и произносил: «В театры публика ходит на актера!» Это и было кредо Симонова. К примеру, актер Николай Гриценко играл у него многие роли, и, когда шел по Арбату, люди за его спиной шептали: «Это Гриценко, Гриценко…» Если артисту постоянно дают роли в спектаклях, о нем волей-неволей заговорят. У меня сначала была роль в «Стряпухе замужем», затем в «Живом трупе». Когда решили восстанавливать «Принцессу Турандот», вокруг этого было много шума. Старшее поколение актеров было против, они говорили: «Как, Рубен замахнулся на самого Вахтангова!» А Симонов считал, что он уже воспитал поколение людей, способных справиться с этой задачей. И у него был дар – угадать в человеке хорошего актера. Он никогда в этом не ошибался.

Ныне опять ведутся споры: пришло ли время делать новую постановку «Принцессы Турандот»? Как вы считаете?
Сейчас мир немного разъехался в разные стороны. Профессия актера  по многим причинам  стала повседневностью. Вы включаете телевизор, в комнату входят обыкновенные люди – кто-то из них постреливает, другой постанывает, кто-то в эротическом угаре. Исчезла дистанция. Я была в Лондоне на «Короле Лире». С каким достоинством актеры выходят на сцену! И я ощущаю, что между ними и залом – огромная дистанция. Всем своим естеством актеры демонстрируют, что занимаются великим делом. Их искусство, прекрасно поставленные голоса, чувство собственного достоинства – создается впечатление, что прикасаешься к чему-то божественному.

Вы считаете, что в Москве это ушло?
Абсолютно. В театр забегают на две минуты. Актер о чем-то поговорил по мобильному, выскочил на сцену, что-то сыграл – и помчался дальше. Когда-то актеры приходили на спектакль загодя, готовились. Театру посвящали жизнь…

Конечно, единицы сохранились. Нам очень повезло с Римасом Туминасом – он очень ответственный художник. До него был режиссер Петр Фоменко, который не мыслил своей жизни без театра. Фанатики всегда были, есть и останутся. Но если говорить об общей картине…

Тем не менее, в Москве театров очень много, и интерес к ним есть.
Количество никогда не определяет качество. Хлеб и зрелища всегда были востребованы. Вопрос в том, какие зрелища показывают. Начиная с 1990-х годов театр свою публику не воспитывает… ни в каком направлении. В моей жизни было несколько режиссеров – таких же фанатиков, как и я сама. Эти люди создают свой мир, живут в нем, и больше для них ничего не существует.

Расскажите, пожалуйста, о своей работе с режиссерами Романом Виктюком, Петром Фоменко. Говорят ведь, что актер – это пластилин.
Пластилин бывает разный. Для одних режиссеров актер – это краска в палитре, не более того. В других театрах актер очень виден, идея спектакля выражается через него. У Фоменко был именно такой подход. Он умел актера так повернуть, что тот вдруг начинал сверкать гранями, о которых и не подозревал. Из моего опыта могу сказать, что в Театре Вахтангова всегда были актеры, обладающие необыкновенным магнетизмом. Как, к примеру, Юрий Яковлев. Сколько раз, забежав на спектакль «Дамы и гусары» с его участием, я думала: посижу несколько минут и побегу по своим делам. И всегда оставалась до конца – глаз оторвать нельзя! Вот в этом, наверное, и есть великая суть театра – когда входишь на две секунды, а остаешься до конца! И если эта магия присутствует, значит, это подлинный, настоящий, великий театр. А если то, что происходит на сцене, вас не зацепило, значит, театр ждет лучших времен.

В Театре Вахтангова вы сейчас задействованы в трех спектаклях: «Пристань», «Дядя Ваня», «Пиковая дама». Трактовка роли графини, предложенная Петром Фоменко, очень мощная. Как публика воспринимает этот образ?
Режиссера Фоменко меньше всего на свете волновала реакция публики. Он очень гневался, когда кто-то из актеров в своей игре ориентировался на это. Говорил: «Знаете, смешно или не смешно – это от Бога». Считал, что тишина в зале – лучшая награда для актера.

Вы лично приняли постановку «Дяди Вани», осуществленную Римасом Туминасом?
Мы же находимся внутри организма спектакля: кто-то – его печенка, кто-то – сердце. Как же мы можем не принимать организм, внутри которого сидим? Так мы ничего не сможем сыграть! И потом не забывайте: актер может критиковать или скептически относиться к режиссеру, но как только тот дает ему роль, актер начинает считать этого же самого режиссера гением!