ГДР: страна, где свободу обещали, но не дали

7 октября 1949 года в советской зоне оккупации Германии случилось то, что можно было бы назвать “праздником социалистического новоселья”. На бумаге это выглядело строго и официально: Народный совет собрался, утвердил конституцию и провозгласил создание ГДР – Германской Демократической Республики. На деле же это было скорее театрализованное представление, где сценарий писали в Москве, а актёры в Берлине лишь исполняли роли.

Если бы у ГДР была афиша, то крупным шрифтом там красовались бы имена: Вильгельм Пик — первый и единственный президент ГДР, Отто Гротеволь — первый председатель Совета министров, а за кулисами, слегка пританцовывая в стиле партийного вальса, уже готовился выйти на сцену Вальтер Ульбрихт, человек с характерным пропитанным догматизмом голосом и амбициями контролировать всё и вся. Именно он в последующие десятилетия стал символом восточногерманской власти и социалистической упёртости.

Конституция 1949 года выглядела как тщательно вычищенная витрина магазина: витиеватые статьи о правах и свободах человека, красивые обещания о демократии, федерализме и даже объединённой Германии в будущем. Всего 144 статьи — настоящий букет благих намерений. Там было написано, что вся власть исходит от народа. Народ, наверное, удивился, но возражать было не в моде. Декларировалась свобода слова, собраний, печати. Ирония в том, что за этим парадом демократических лозунгов стоял один хозяин — Социалистическая единая партия Германии (SED), которая уже тогда заботливо прятала в кармане ножницы для цензуры.

Нельзя забывать о контексте: всего несколькими месяцами ранее, в мае 1949 года, в западных зонах была создана Федеративная Республика Германия. Западная Германия со своим Основным законом смотрелась как глянцевый журнал, а ГДР с её Конституцией — как брошюра агитпропа, напечатанная на дешёвой бумаге, но с громкими словами о светлом будущем.

Впрочем, поначалу в ГДР пытались играть в федерализм. Были даже земли — Ля́ндеры, с собственными парламентами и правительствами. Но в 1952 году, когда Ульбрихт уже почувствовал вкус власти, все эти Ландерские игрушки упразднили и заменили на административные округа, Bezirke. Это как если бы вы пообещали детям роскошный торт, а потом принесли сухарь, завернув его в блестящую фольгу.

Народная палата (Volkskammer) выглядела как парламент, но по сути была театром, где каждая партия и организация имела заранее прописанную роль в рамках “Национального фронта”. Выборы превращались в ритуал: вы голосуете, бюллетень опускаете, но результат всё равно один и тот же — победа партии, которая заранее распределила кресла. Сюрпризов здесь не любили.

Известные имена тех лет заслуживают отдельного анекдотического списка. Вильгельм Пик, бывший социал-демократ, ставший президентом, выглядел как добродушный дедушка, но без особой власти. Отто Гротеволь, с лицом вечного оптимиста, возглавил Совет министров, хотя настоящая власть принадлежала вовсе не ему. Хайнрих Рау занимался экономикой и планированием, напоминая школьного завхоза, который записывает в тетрадку, сколько мелков осталось. Фридрих Эберт-младший, сын первого президента Веймарской республики, оказался на восточной стороне и пытался делать вид, что унаследовал хотя бы каплю отцовского авторитета. Но все они так или иначе вращались на орбите Ульбрихта и партийной верхушки.

Если смотреть на символику, то всё тоже выглядело как тщательно подобранный реквизит. Государственные цвета — чёрный, красный, золотой — такие же, как у ФРГ, будто намёк на то, что ГДР тоже претендует быть “настоящей” Германией. Столицей был назван Берлин, хотя западный сектор города торчал как кость в горле. В гербе вначале было только знамя, а позже — молот, циркуль и колосья, чтобы уж точно никто не сомневался: это страна, где трудящийся и инженер поженились на полях урожая.

Экономика ГДР сразу же была приписана к плановому хозяйству. Заводы национализировали, землю раздали крестьянам, а затем постепенно превратили в коллективные хозяйства. По учебникам это выглядело как триумф социальной справедливости, а на деле — как бесконечные очереди и дефицит. Уже в 50-е годы сотни тысяч восточных немцев отправлялись в ФРГ, пока граница ещё не была заперта. Настолько массовым был этот поток, что в 1961 году Ульбрихт подписал главный строительный проект своей жизни — Берлинскую стену. Правда, в 1949-м о ней ещё никто не подозревал, хотя предпосылки были очевидны.

С точки зрения дипломатии и символики 7 октября стал официальным праздником — Днём Республики. Каждый год в этот день по улицам маршировали колонны, гремели оркестры и шли демонстрации трудящихся с плакатами. На деле это выглядело как постановка в духе “смотрите, мы тоже можем делать парады, не хуже, чем в Москве”.

Если копнуть в конституционные хитрости, то там были любопытные парадоксы. Например, статья о свободе вероисповедания соседствовала с реальностью, где церковь постепенно выдавливали на обочину. Статья о свободе печати жила рядом с цензурой, которая внимательно проверяла каждую газету. Конституция даже декларировала, что Германия — единая и неделимая, хотя на деле её уже поделили на две половины. Получался своеобразный документ-шизофреник: на бумаге одно, в жизни другое.

Не стоит забывать, что ГДР сразу встроилась в систему восточного блока. В 1949 году параллельно создавался Совет экономической взаимопомощи (СЭВ), а чуть позже — Варшавский договор. Восточная Германия становилась витриной социализма для Запада: вроде бы “маленькая, но гордая страна”, которая должна была показать, что и социализм может работать. Снаружи это было похоже на аккуратный фасад с цветочками, а внутри дома обои уже начали отслаиваться.

Любопытно, что первые годы существования ГДР сопровождались постоянными разговорами о возможном объединении. Конституция 1949 года даже задумывалась как временная, общегерманская. Но чем дальше, тем очевиднее становилось, что речь идёт не об объединении, а о закреплении раскола. ФРГ жила в логике Маршалловского плана, ГДР — в логике пятилеток. Один сосед строил хайвеи, другой — колхозные фермы.

В последующие десятилетия Конституция менялась: в 1968 году появилась новая, куда более марксистско-ленинская. Там уже напрямую закреплялось руководство партии. В 1974 году внесли поправки, ещё сильнее подчёркивающие союз с СССР. От первоначальных демократических лозунгов не осталось и следа. Можно сказать, что конституция 1949 года была красивым фасадом, который постепенно обложили кирпичами идеологической стены.

История ГДР часто напоминает карикатуру. С одной стороны, это была реальная страна с населением в десятки миллионов, собственной промышленностью, культурой, наукой, спортсменами, которые завоёвывали медали на Олимпиадах. С другой — это был эксперимент по созданию государства, где всё подчинено партии и идеологии. Люди жили, влюблялись, строили семьи, ходили на работу, а где-то рядом партийные боссы решали, что именно нужно напечатать в газетах и какие фильмы можно показывать в кино.

7 октября 1949 года вошёл в историю как день рождения ГДР, хотя правильнее сказать — как дата официального оформления того, что уже давно было фактом: Германия разделена, и на её востоке появился новый игрок, который проживёт ровно сорок один год. Потом всё это закончится аплодисментами толпы на Берлинской стене в 1989-м и объединением в 1990-м. Но в тот момент, в октябре 49-го, всё казалось новым и многообещающим. Даже лозунги ещё не успели выцвести.

Ирония судьбы в том, что конституция, провозглашавшая свободы, на деле стала бумажным прикрытием для диктатуры одной партии. И, возможно, именно в этом и заключается главный урок истории ГДР: красивые слова в тексте закона ещё не делают страну свободной. Особенно если за спиной стоит Ульбрихт с папкой директив, а где-то в Москве внимательно следят, чтобы спектакль шёл по сценарию.