Вокруг света

Черный рояль

 

Черный рояль – так назвала свою книгу Барбара, культовая певица, кончиной которой (в 1997 году) завершился целый период французской песни, начатый Эдит Пиаф… Ее неоконченные воспоминания, впервые опубликованные пять лет назад издательством «Файяр» (Fayard), переизданы там же в начале этого года.

Пролистаем книгу. Скоротаем на ностальгической ноте быстротекущее время в L’Ecluse («Шлюз»). Сегодня это просто забегаловка – а ведь некогда там было прославленное кабаре, где с 1949 года кипела жизнь, как и в десятках левобережных театриков и кафе, народившихся в Париже после войны, как грибы после дождя. Все они (или почти все) сегодня исчезли. Нет больше «Табу», где импровизировал на трубе узколицый музыкант с больным сердцем – Борис Виан, автор романа-сказки «Пена дней». Нет «Старой решетки» (La Vieille Grille), где с эстрады неслось хриплое, как у пантеры, мурлыканье «сен-жерменской Клеопатры» –

Жюльетт Греко. Нет «Голубки» (La Colombe), и нет «Лестницы» (L’Echelle)… а вскоре придется занести в Красную книгу Империи Интелло и Ecluse.

В этом полуподвале на набережной Гранд-Огюстен (Grands-Augustins) в доме № 15 столбились писатели, танцоры, актеры, студенты соседней Школы изящных искусств – даже некий будущий глава правительства (не станем называть вслух его имя). Там с 1959 по 1964 год включительно, «лишь только вечер затеплится синий», на тесной сцене всплывал силуэт, словно сотканный из света и тьмы: темное платье, волосы, глаза; лебединая шея, тень длинных ресниц… Запрокинутое лицо, резкий профиль, черное платье до пят. Она казалась неподвижной – и при этом стремительно, хоть и неуловимо для глаза, перемещалась, мерила сцену шагом волчицы… Она пела – и голос, не похожий на другие, странно взмывал на верхах. Эти песни были окрашены гигантской меланхолией, грустью и мольбой о любви, всегда обращенной к тем, кто пришел слушать Барбару – таким сценическим псевдонимом сменила «Дама в черном» свое настоящее имя –

Моник Серф (Monique Serf).

«Мое детство было удачно прошедшим кошмаром», – вспоминает певица. Это детство протекало в Париже, в квартале Батиньоль близ Монмартра, где она родилась 9 июня 1930 года. Ее отец был эльзасец, мать – одесская еврейка-эмигрантка. Во время Второй мировой войны семья скитается, скрываясь от гестапо, из города в город, с северо-востока на юго-запад.

«Мое военное детство – это желтая звезда на курточке, бесконечные переезды, бегство от облав, бомбежки, судорожные сборы, смена подвалов, отелей, городов», –

вспоминает певица. Годы оккупации остались в памяти артистки как очень тяжелое время, «в котором даже дышать было трудно. Утреннее пение птиц было тогда похоже на агонию».

И эта душевная рана, пишет она в своих воспоминаниях, оставалась открытой всю жизнь, не заживая.

…В мемуарах Барбары, как в черно-белой экспозиции, мелькают вперемешку светлые и темные страницы.

«После войны мы осели в Марселе, – вспоминает Барбара. – Я росла на руках у бабушки. Бабушка пекла рулеты с орехами и изюмом и собирала на чаепития таких же, как она, аккуратных, рисовой пудрой пахнущих старушек. Они говорили исключительно по-русски…»

Бабушка Варвара заменила Моник мать – и оттого впоследствии ее имя стало сценическим псевдонимом певицы. «Матери было не до меня. А отец лучше бы вообще обо мне не помнил…» – пишет Барбара, отважно открывая дверь в потемки отрочества, где она узнала кошмар инцеста.

Она ушла из дому. Ушла одна, в никуда. На страницах мемуаров мелькают голодные дни и холодные ночи, щедрость незнакомцев, внимание случайных людей – клиентов…

«Я по природе цыганка, – пишет Барбара. – Я рождена для жизни бродячей, чемоданной. Между Парижем и Брюсселем я блуждала, словно звезда, не нашедшая своего созвездия. Но мне везло. Мне всегда кто-нибудь помогал…»

Ее берет к себе Жером Превер, брат поэта, владелец парижского кабаре «Фонтан четырех времен года» (Fontaine des Quatre Saisons), на улице Гренелль, в доме № 59. Сегодня там прославленный музей Аристида Майоля, детище Дины Верни, музы великого ваятеля, недавно скончавшейся в Париже. А в кабаре Превера Барбара просто-напросто мыла посуду. Владелец и не подозревал, что его юная посудомойка создана не для кухни, а для сцены.

Но вот девушка тяжело заболевает. Диагноз – истощение. Ее надолго кладут в больницу. Выздоровев, она уезжает в Брюссель (1950). Там она вместе с приятелями – богемной безалаберной компанией – открывает кабаре «Белая лошадь». В нем Барбара и кассир, и контролер, и официантка, и, само собой, солистка.

В 1954 году «Белая лошадь» прогорела. И вновь – Париж. Там Барбара идет на прослушивание в «Шлюз». Ее берут – сначала на неделю, потом – на подмену заболевшим артистам. А с 1958 года она получает там ангажемент и остается в кабаре на целых 6 лет – вплоть до 1964-го.

С тех пор ежевечерне, плотно прильнув к пианино (для рояля на узкой сцене не было места), Барбара поет в «Шлюзе» песни Лео Ферре, Жака Бреля, Жоржа Брассанса, заполняя крошечный битком набитый зал странным, каким-то «ультрафиолетовым» голосом. Она поет, впитывая мастерство учителей, их великую «науку сочинять», их остраненность, энтузиазм, заражаясь их внутренней свободой. Подобно Брассансу и Брелю, Барбара сохраняет и развивает типичную для французов, бельгийцев, канадцев традицию, где главное – не музыка, а слова. Как говорит ее близкий друг Лео Ферре – «поэзия должна петься».

Но вот что поразительно: никто не догадывается, что на самом деле втайне от всех певица вставляет в репертуар… свои собственные песни! Только в «Неоконченных мемуарах» она, наконец, раскроет свой секрет.

Для чего было ей прятаться за чужую спину, оставаться за кулисами славы? Что это? Скромность? Неверие в себя? Нет, скорее огромная застенчивость, достаточно неожиданная у звезды.

А она уже звезда. «Полуночную певицу», загадочную и волнующую, приходит в «Шлюз» слушать «весь Париж».

Она выпускает ряд дисков: «Барбара поет Брассанса», «Барбара поет Бреля». В 1965 году Академия им. Шарля Кро (изобретателя фонографа) присуждает ей премию за диск «Барбара исполняет песни Барбары». А певица публично разрывает полученный диплом на мелкие кусочки, чтобы раздать их на память всем тем, кому она, по ее словам, обязана успехом – в первую очередь не продюсеру, а скромным техникам.

Ей тесно в «Шлюзе». С 64-го Барбара уже светило первой величины. Снимается в кино, выступает с сольными конецертами на самых престижных подмостках. Ее чествуют в «Олимпии», «Бобино», «Шатле», она отправляется в Штаты на гастроли вместе с Сержем Гинсбуром.

Они были похожи. Оба дети эмигрировавших во Францию одесских евреев. У обоих родители были артистами варьете. И еще у обоих была ни на кого не похожая манера пения.

Наконец, оба отнюдь не блистали красотой, но при этом влекли к себе, как магнитом.

Еще в «Шлюзе», в начале своего артистического пути, Барбара часто слышала перешептывания публики: «Боже, как она некрасива». Теперь же гадкий утенок расправил крылья, превратился в «Черного лебедя», как ее теперь называли. Она нашла свой стиль – и теперь ее стали величать обаятельной, очаровательной, роковой.

С конца 60-х карьера Барбары неуклонно идет по восходящей. Она берется за все, предстает в разных ипостасях, обуреваемая огромным любопытством, желанием все познать, все изведать. Теперь она настолько самодостаточна, что «левобережный» ярлык, так надолго приклеившийся к ней, наконец-то остается в прошлом. Эта певица отныне вне классификации. Да разве она только певица? Музыкант, автор-исполнитель, актриса театра и кино! Ее диски и альбомы выходят один за другим: «Черный орел», «Волчица», «Одна» – и мгновенно расходятся. Барбара дает сольные концерты по всему мире: в Израиле, Японии, Канаде и в России.

Публика ее обожает и аплодирует каждому ее жесту. В 1982 году Барбара получила из рук тогдашнего министра культуры Жака Ланжа Grand Prix National de la Chanson Francaise (Гран-при французской песни). В том же году она приняла приглашения Михаила Барышникова выступить в 80-х вместе в Метрополитен-опера в Нью-Йорке и Жерара Депардье сыграть в мюзикле «Lily Passion».

Голос Барбары – страстный, странный кристально-чистый – взмывает под своды Большого зала Московской консерватории, словно «Черный орел» – несомненный шедевр, одна из лучших ее песен:

…Был клюв рубинового цвета,
А крылья полночи черней,
На гордой голове корона
Блистала тысячью огней.

И он щеки моей коснулся
Крылами нежно прошумел,
Конечно, я его узнала –
Ведь он из детства прилетел!

Лети, лети, орел прекрасный,
С тобой мы улетим вдвоем
На берег солнечный и ясный,
В мечту о счастье неземном!

Трудно рассказывать о голосе, не слыша голоса. К тому же об этой певице столько говорили и писали, что всем казалось, что ее знал каждый. О ее жизни известно все или многое и не известно ничего – или почти ничего.

В 1964 году Барбара написала песню-автопортрет «Ни красива, ни добра»: «…Для вас я – загадка, я – мрак, я – ядовитый цветок, но в действительности я нежна, я верна и нисколько не жестока».

У каждого из нас своя love story. Самой страстной любовью всей жизни Барбары навсегда была ее публика. Барбара стремилась на сцену, точно на свидание с любимым. И одна из лучших ее песен так и называется – «Моя главная любовь – это вы».

«Барбара – черно-белый силуэт, – пишет о ней Ивонна Лебрюн, друг и биограф певицы. – Крепкая, как утес, и хрупкая, как снежинка, к которой прикоснулось солнце».

Но в повседневной жизни у нее были свои пристрастия, причуды, слабости. Порой казалось, что она не от мира сего – а порой она проявляла жесткую практическую сметку, могла быть резкой и очень мягкой, любезной – и жесткой, мрачно подозрительной, по-королевски щедрой. При этом ее основу и в житейском, и в сценическом плане составляли интеллигентность, искренность – и убийственная ирония.

Среди парадоксов, разносимых о ней молвой, были и «соленые огурчики» a la russe, а еще были приступы гнева, раздражительность, скепсис и какой-то безрадостный смех. А тонкий наблюдатель мог разглядеть в ее душе какую-то неизбывную боль, что вот-вот выплеснется через край, давая непреходящее ощущение страдания.

Между ней и людьми существовала некая дистанция, зона неприкосновенности. Давая интервью, Барбара, казалось, защищала эту неприкосновенную зону, пыталась укрыться за ходульными фразами, как за ширмой: «Я не мэтр шансона», «Я не черный тюльпан», «Я не поэт», «Я не хищная птица», «Я не интеллектуалка», «Я – женщина, которая живет, дышит, любит, страдает, дает, берет и поет».

Ее звезда черным бриллиантом блистала на мировой сцене. И вот однажды…

«Как-то вечером 93-го в театре «Шатле» перед выходом на сцену мое сердце забилось слишком сильно и быстро, – пишет она. – Затем в течение нескольких бесконечных секунд длилось то, чего, я уверена, не заметил никто: мое тело отказалось подчиниться мозгу, которому перестало подчиняться все…»

После пережитого ужаса певица ушла в самоизгнание, заперлась у себя в деревне на Марне.

«Никогда не вернусь я на сцену, мне там больше не петь никогда, – напишет она в мемуарах. – Никогда уж больше в гримерной не удлинять мне глаза черной чертой, черное платье со стразами не надевать, губы помадой не рисовать, не пудрить сверкающей пудрой лицо, становиться красивой ради вас, возлюбленные мои! Никогда уж не ждать мне выхода на сцену с замиранием сердца…»

Последний ее альбом вышел в 1996 году. Он записывался с участием лучших музыкантов: Дидье Локвуда (скрипка), Ришара Галлиано (аккордеон), Эдди Луи (орган), Жана-Луи Обера (вокал). Тексты для нее написали Фредерик Боттон, Люк Пламодон, Гийом Депардье. Но 25 ноября 1997 года ее песня обрывается окончательно.

«Пение для нее было даром божьим, тяжкой и сладостной ношей, т.е. Судьбой, – сказал о ней, прощаясь, Жорж Мустаки. – Музыка и песня давали ей силу, без которой никто не прошел бы этот путь длиною в 67 лет, который назывался ее Жизнью».

Leave a Reply