Антуан Ватто. Сочинитель галантных сновидений
В 1717 году в залах Королевской Академии скульптуры и живописи в Париже заседало жюри. Рассматривали картину «Паломничество на остров Киферу» кисти Антуана Ватто – кандидата в действительные члены академии. Почтенные метры чесали лысины: с одной стороны, полотно, представленное Ватто, никак не вписывалось в рамки официальных стилей академии. С другой – пять лет тому назад они лично признали, что отнести «костюмированные галантные сцены» кандидата Антуана к какому-либо из существующих стилей невозможно, и предложили объявить их новым жанром, под названием «галантные празднества». В виде исключения, Ватто было даже разрешено самому выбрать сюжет для картины на соискание звания академика. Вместо двух лет, обычно дающихся на написание такого полотна, художник потратил пять. Но картина того стоила! «Паломничество на остров Киферу» – «это самая правда, сияющий свет, симфония красок и, в то же время, удивительная поэзия, какое-то вознесение обыденной житейской прозы в горние сферы сказки», – писал о полотне русский художник Александр Бенуа.
Звание академика, галантные празднества и поэзия на холстах, а в жизни – меланхолия, неустроенность. Плюс плохое здоровье, долгие годы точивший тело туберкулез. Несмотря на успешную карьеру в искусстве и обилие заказов, у художника Ватто никогда не было своего дома, налаженного быта, семьи. Жил то у одного патрона, то у другого, иногда – у друзей, стараясь не засиживаться на одном месте. Часто бывал не в духе; один из его покровителей граф де Келюс вспоминал, как, однажды, пытаясь подбодрить художника, горячо говорил о его успехах в искусстве. На все усилия Келюса Ватто ответил загадочной фразой: «Больница – это последнее прибежище, не правда ли? Они никому не отказывают в приеме».
Ватто не оставил ни дневников, ни писем; неизвестно, были ли у него романы или любовные связи; о личности и характере мастера мы можем судить лишь по воспоминаниям патронов и современников, которые, конечно, и противоречивы, и субъективны, однако являются единственными эскизами к портрету одного из самых тонких французских художников 18 века: «Ватто был среднего роста, слабого сложения; он отличался беспокойным, изменчивым нравом, твердой волей; по умонастроению был вольнодумцем, но вел разумный образ жизни; был нетерпелив, застенчив, в обращении холоден и неловок, с незнакомыми вел себя скромно и сдержанно, был хорошим, но трудным другом, мизантропом, придирчивым и язвительным критиком, постоянно был не доволен ни собою, ни окружающими и нелегко прощал людям их слабости. Говорил он мало, но хорошо; любил читать – это было его единственное развлечение, которое он позволял себе на досуге; не получив хорошего образования, недурно судил о литературе… конечно, его постоянное усердие в работе, слабость здоровья и жестокие страдания, которыми была полна его жизнь, портили его характер и способствовали развитию тех недостатков, которые ощущались в нем, когда он еще бывал в обществе» (патрон, арт-дилер Жерсен).
«По натуре он был язвителен и вместе с тем застенчив – природа обычно не сочетает эти две черты. Он был умен и, хотя и не получил образования, обладал вкусом и даже утонченностью, позволявшей ему судить о музыке и обо всем, для чего нужен разум» (патрон, антиквар и арт-критик граф де Келюс).
«Он почти всегда был задумчив… усидчивый труд наложил на него отпечаток некоторой меланхоличности. В обращении его чувствовались холодность и скованность, что порою стесняло его друзей, а иной раз и его самого, единственными его недостатками были равнодушие да еще любовь к переменам» (патрон и коллекционер Жан де Жюльен). Добавим, что Ватто не имел привычки датировать свои работы – что еще более усложняет изучение хронологии его жизни и творчества. Известно, что родился он в семье кровельщика на севере Франции в Валансьенне в 1684. Этот городок до 1667 года принадлежал Фландрии, и многие современники называли Ватто «фламандцем». Учился у местного художника Жерена, копируя работы Рубенса, Ван Дейка и других фламандских живописцев. В 1702 году уехал в Париж: здесь его учителем стал театральный художник и декоратор Клод Жилло, писавший полотна со сценами из жизни современного театра. Именно Жилло Антуан обязан своей пожизненной любовью к театру; здесь он находил и полет воображения, и воплощение волшебных фантазий, и искренность, которой ему так не хватало в современном французском обществе. Кажется, Ватто гораздо ближе герои комедии дель арте – Арлекин, Пьеро, Коломбина – вновь и вновь появляющиеся на его полотнах.
Еще одним преподавателем Антуана в Париже был декоратор Клод Одран, не только учивший его ремеслу, но и поручавший реальную роботу – написание орнаментов и сцен для стенных росписей парижских особняков. Декоративная изысканность живописи, которую отмечают все исследователи творчества Ватто, берет начало в мастерской Одрана. Последний, кстати, был не только декоратором, но и хранителем Люксембургского дворца: это позволило Ватто с головой погрузиться в изучение шедевров мирового искусства, которыми были заполнены дворец (та же рубенсовская «галерея Медичи», например) и парк.
В 1709 году Ватто подается на Римскую премию Академии художеств, но второе место в конкурсе не давало права на столь желанную для художников той эпохи поездку в Рим. Зато теперь его работы заметили влиятельные люди – меценат и знаток живописи Жан де Жюльенн, торговец картинами Эдм Франсуа Жерсен, банкир и коллекционер Пьер Кроза. Благодаря их покровительству Ватто получает заказы, становится популярным и востребованным автором. Впрочем, деньги никогда не стояли для него на первом месте, и Антуан брался лишь за ту работу, которая ему была близка и интересна. Наиболее плодотворный период в жизни Ватто пришелся на период Регенства (1715-1723). Об этом времени Александр Пушкин в «Арапе Петра Великого» высказал следующие мысли: «…Ничто не могло сравниться с вольным легкомыслием, безумством и роскошью французов того времени. Последние годы Людовика XIV, ознаменованные строгой набожностию двора, важностию и приличием, не оставили никаких следов. Герцог Орлеанский (т. е. регент), соединяя многие блестящие качества с пороками всякого рода, к несчастию, не имел и тени лицемерия. Оргии Пале-Рояля не были тайною для Парижа; пример был заразителен».
Всеобщую беззаботность подпитывал и экономический эксперимент на сумму в 300 млрд ливров, затеянный генеральным контролером финансов Джоном Лоу, закончившийся, однако, оглушительным крахом. Со слов того же Пушкина: «На ту пору явился Law; алчность к деньгам соединилась с жаждой наслаждений и рассеянности; имения исчезали; нравственность гибла; французы смеялись и рассчитывали, и государство распадалось под игривые припевы сатирических водевилей».
Впрочем, это красочное описание времени, в котором жил Ватто, мало что расскажет нам о нем самом. Парадоксально, но человек, чье творчество в большой мере определило дух столетия, дало толчок развитию стиля рококо, был чужд своему галантному веку. Живя в Париже, в самом котле современной жизни, Антуан оставался посторонним наблюдателем, а не участником грандиозного спектакля: художник пребывал в своем культурном измерении, где властвовали Рубенс и Тициан, Паоло Веронезе и Доменико Кампаньола – мастера, которых он столь охотно цитировал в своих работах.
И не вина Ватто, что «второе открытие» его творчества в середине 19 века вызвало к жизни целую армию фарфоровых маркиз в кринолинах производства саксонских мануфактур. К сожалению, как писал критик Франсуа Моро, «даже сейчас никто не может избежать этого представления о Ватто, чьи рисунки и замыслы были вульгаризированы фарфоровыми фабриками Саксонии». Под блестящим глянцем массовой популяризации трудно разглядеть тонкие материи его живописи, уловить трепетную подвижность сновидений, которые Ватто пытался воссоздать на своих холстах.
В галантных сценах Ватто царит мечтательность и неопределенность; они полны намеков, так до конца и не разгаданных; в них вроде бы присутствует некий сюжет, но мы никогда не можем с уверенностью сказать ни как повернется действие, ни что происходит на самом деле – как в итальянской комедии дел’арте, где все актеры скрываются за масками. Художник не давал названий своим работам, что лишало ситуацию в картине конкретности, реальности; и эта недосказанность позволяла каждому видеть в созданной Ватто сцене свой спектакль – радостный, смешной или трагичный. Антуан словно предлагал тему для импровизации, а герои его холстов с готовностью разыгрывали ее согласно фантазии каждого зрителя. Эту гамму мимолетных настроений отражает и усиливает живописная фактура –
изумительно тонкая, подвижная; здесь господствуют прихотливые ритмы, изысканная нежность цветовых сочетаний и изменчивая игра нюансов, переданных плавными вибрирующими мазками. Один из самых искусных рисовальщиков своего времени, Ватто нередко приходил в бешенство из-за того, что своей кистью не мог достичь того блеска и верности натуре, каких с легкостью добивался карандашом.
Между тем, рисунки Ватто – его лучшее алиби и неоспоримое свидетельство высокого мастерства; здесь не спрячешься, как в живописи, за изыски колористических сочетаний или красочные массы – в рисунках художник предстает таким, каким он есть, «голым», без защиты живописного камуфляжа. Ватто всегда предпочитал рисунки живописи; наслаждался самим процессом рисования, и, создавая тысячи рисунков, бережно хранил их, скрепляя в альбомы, которые всегда держал под рукой и использовал при работе над картинами. В графике Ватто подкупает точность линий и прихотливая геометрия композиций: листы с сюитами из женских головок в разных ракурсах; портреты рук, поражающие психологизмом и выразительностью жестов; многоголосие поз, масштабов, характеров.
Камерность, интимность, поэтичность и эстетическое совершенство рисунков художника действуют как магнит; при этом он добивается поразительного красочного богатства, работая всего в три цвета – мелом, сангиной и итальянским карандашом. В технике trois crayons (белый, красный и черный мел) его листы не имеют себе равных в истории искусства.
Альбомы Ватто заполнены рисунками: из этой бесконечной череды характеров он впоследствии выстраивает свои живописные композиции. Сочинитель аристократических галантных сцен черпал свое вдохновение на улицах Парижа, без устали рисуя актеров итальянской комедии, дающих представления на уличных ярмарках предместья Сен-Жермен, музыкантов и рабочих; городских модниц и знатных дворян; солдат и детей; животных, деревья и лужайки Люксембургского сада. Эти рисунки – материя, из которой Ватто кроил свои живописные идиллии, прекрасные миражи, эфимерные и бесконечно далекие от пота и пыли урбанистической реальности.
Мы без труда узнаем героев рисунков на холстах художника; поразительно, как запросто он переносит их в новое измерение картины – вписывая в пейзаж, соединяя в группы – не меняя при этом поз, выражений лица, ракурса.
И в этом плане выставка рисунков Ватто в Королевской академии художеств и его живопись в Wallace Collection – прекрасно дополняют друг друга. Начать свидание с Ватто я бы порекомендовала с залов Академии на Пикадилли, где выставлено более 80 графических работ мастера из музеев и частных коллекций, впервые собранных вместе в уникальной экспозиции «Ватто: рисунки»; а затем перейти на Манчестер-сквер, в Wallace Collection –здесь представлена выставка «Ватто и его круг».
Кстати, Антуан Ватто однажды побывал в Лондоне. О поездке и жизни художника в столице Британии в 1719 году известно немногое: полагают, что прибыл он сюда для консультации с известным английским врачом Ричардом Медом по поводу туберкулеза. Трудно представить более неподходящее место для человека с подобным заболеванием, чем Лондон XVIII века с его туманами и тяжелым непроницаемым смогом; неудивительно, что по возвращении во Францию состояние Ватто резко ухудшилось. Художник умер летом 1721 года в городке Ножан-сюр-Марн, в возрасте 37 лет. Одна из последних созданных им работ – знаменитая «Вывеска Жерсена» – провисела над входом в антикварную лавку всего 15 дней. Сейчас ее можно увидеть в картинной галерее Берлин-Далем.
автор: Вика Нова
