Вадим Репин: состояние необъятного счастья

Как принято у вундеркиндов, творческая биография скрипача Вадима Репина отличается блистательной стремительностью. В пять лет новосибирский мальчик взял в руки скрипку, в одиннадцать – завоевал Золотую медаль на Международном конкурсе имени Венявского в Польше, четырнадцатилетним подростком Вадим уже выступал в Токио, Мюнхене, Берлине и Хельсинки, а в пятнадцать лет сыграл в знаменитом Карнеги-холле в Нью-Йорке. Победа в Международном конкурсе королевы Елизаветы в Брюсселе была завоевана Репиным в семнадцать лет, что сделало его самым молодым победителем в истории этого престижного состязания.

«Действительно лучший, самый совершенный скрипач из тех, которых я слышал», – отзывался о Вадиме Репине один из величайших музыкантов ХХ века Иегуди Менухин, а берлинская газета Tagesspiegel назвала его «Лучшим скрипачом из ныне живущих».

Репин выступает с лучшими оркестрами мира – Бостонским симфоническим и Берлинским филармоническим, Чикагским симфоническим и Кливлендским, оркестром «Ла Скалa», филармоническими оркестрами Лос-Анджелеса и Нью-Йорка, оркестром Санкт-Петербургской филармонии, амстердамским Концертгебау. Его партнерами в концертных программах были замечательные исполнители Марта Аргерих, Юрий Башмет, Михаил Плетнев, Николай Луганский, Евгений Кисин, Борис Березовский. Участие в престижных фестивалях в Голливуде, Тэнглвуде, Равинии, Гштааде, Рейнгау, Вербье и ВВС Proms, многочисленные награды и премии, до 100 концертов в год на лучших музыкальных сценах мира – творческая судьба Вадима Репина продолжает стремительный взлет. Совсем недавно к профессиональным радостям прибавилась родительская: в семье Вадима Репина и примы-балерины Большого театра Светланы Захаровой родилась дочь Анна.

 

» Вадим, вы участник многих музыкальных фестивалей по всему миру. Какие из них, на ваш взгляд, невозможно пропустить, как бы ни был занят музыкант?

Есть разные фестивали. Одни исторически престижные, на которых желательно показываться, – как Зальцбургский, например. Есть очень популярные – такие, как Промс. Другие отличаются особой атмосферой – как уникальный неформальный фестиваль в Вербье (Швейцария), где в течение двух недель музыканты имеют возможность пообщаться друг с другом, посетить концерты коллег, отойти от стресса напряженных графиков.

» Я обратила внимание, что ваше расписание составляется так, чтобы вы не давали более 100 концертов в год.

Можно, конечно, делать по нескольку концертов в день или вообще играть как сеансы в кинотеатре – в два, в четыре, в шесть часов. Жизнь сейчас ускоряется неимоверно, и каждый человек выбирает для себя силу сопротивления этой гонке. Бывают, конечно, сложные ситуации: мы ведь планируем концерты на два­три года вперед, а организаторы часто могут точно назвать дату события только после того, как утвердят бюджет или по другим соображениям. Вот и получается, что тебе звонят с предложением принять участие в каком­то очень важном гала­концерте за шесть месяцев до события, а у тебя на это время два года назад уже запланировано что­то другое. И стоишь перед выбором – как говорится, и хочется, и колется. Когда составляешь расписание, для принятия решения важны три вещи: дружеские отношения, престиж, финансовая сторона. Если два из этих трех факторов присутствуют – можно соглашаться. Если только один – как правило, приходится говорить «нет»; разве что это уж очень важный фактор – либо у кого­то из друзей­музыкантов юбилейная дата, либо гонорар невероятный. Момент принятия решений присутствует практически ежедневно.

» Сколько времени требуется, чтобы восстановить силы и сыграть концерт так, как вы считаете нужным?

Одним словом тут не ответишь. Чисто физиологически организму требуется двое суток на восстановление. Морально – все зависит от эмоционального состояния. Если у тебя период подъема, то можно сыграть и шесть концертов в день, сил на все хватит. Вопрос в том, где человек черпает эти эмоции.

» А откуда вы черпаете силы?

В данный момент у меня состояние какого­то необъятного счастья. (У Вадима и Светланы Захаровой, примы­балерины Большого театра, несколько месяцев назад родилась дочь Анна. – Прим. ред.). К тому же должен признаться, что и в самой музыке я черпаю огромное количество эмоциональной энергии. Поэтому стараюсь играть только те произведения, которые из меня делают зверя!

» Какие композиторы вас более всего вдохновляют?

Я в полном восторге от Брамса. Каждая написанная им нота приводит меня в экстаз. Исполнять и слушать музыку этого композитора, и любую музыку романтического периода, для меня огромное счастье. Из новой музыки, например, концерт Макмилана, который он написал специально для меня, – потрясающее произведение.

» А у вас не возникало желания самому писать музыку?

Баловался иногда, пробовал какие­то каденции почиркать, но чтобы отдельное полноценное произведение написать – такого пока не произошло.

» Вы единственный музыкант в семье?

Да. Отец работал художником­оформителем, рисовал огромные – 10 на 20 метров – плакаты для кинотеатров. А мама по профессии медсестра, но, проработав какое­то время по специальности, затем полностью посвятила себя моему музыкальному росту. При этом, не имея никакого музыкального образования, мама училась музыке вместе со мной.

Такое самопожертвование вызывает у меня чувство глубокой преданности и благодарности, которое меня никогда не покидает. Это мама заметила, что я все время просил игрушки по принципу «чем громче – тем лучше». Мне очень нравилось подбирать на инструментах мелодии, которые я слышал по радио. И в день, когда мне исполнилось пять лет, мама отвела меня в музыкальную школу. Это было 31 августа, перед самым началом учебного года, и в классе баяна или ударных инструментов, которые я к тому времени освоил, уже не было мест. Так что мне дали в руки скрипку и сказали маме: или пусть учится играть на скрипке, или приходите на следующий год. Так началась моя скрипичная эпопея. Я, конечно, еще ходил в детский сад, но днем, в тихий час, когда всех детей укладывали спать, я отправлялся в музыкальную школу. Большей гордости, наверное, я в своей жизни не испытывал! (Смеется.)

» Кажется, вам было всего одиннадцать лет, когда у вас появилась возможность играть на скрипке Страдивари?

Я выиграл в юношеском музыкальном конкурсе Венявского в Польше. Помню, получил тогда кучу денег – мне дали несколько премий в разных группах плюс премию жюри, премию публики и т. д. Вот уж мы подарков тогда навезли домой! Это был мой первый успех, и мой учитель Брон стал думать, как этот успех развить. Была назначена встреча с композитором Тихоном Хренниковым. Готовясь к ней, я за две недели выучил его концерт. Приходилось играть по 6 часов в день, а ведь мне тогда было всего одиннадцать лет.

» А вы понимали тогда всю важность ситуации?

Нет, для меня это была скорее очень приятная игра; я думал: раз у меня первая премия, значит, я – лучший! Но мама эту звездную болезнь так жестко пресекала, что у меня потом даже комплекс развился, что я слишком уж нескромный – даже когда молчу! Хренников чисто по­человечески любил меня и Максима Венгерова, который также у него учился игре на скрипке, помогал и поддерживал нас. Мы часто играли авторские вечера Хренникова. Женя Кисин также принимал участие – получались очень праздничные красивые концерты. Счастливое было время!

Что касается скрипки Страдивари, то Хренников уговорил министра культуры выдать мне скрипку Страдивари из государственной коллекции. Хотя мне и очень повезло со скрипкой талантливейшего новосибирского мастера Михаила Дефлера, на которой я играл до того, со Страдивари передо мной открылись совершенно иные горизонты! Несмотря на то, что это был единственный в мире трехчетвертной по размеру инструмент этого мастера (возможно, был исполнен на заказ для ребенка или женщины маленького роста – точной истории я не знаю), но звучал он как полноценная взрослая скрипка. Позже, когда мне исполнилось четырнадцать лет, также благодаря Хренникову у меня появился полный Страдивари – он назывался Страдивари Венявского. Именовался он так потому, что на этом инструменте Венявский играл в свою бытность концерт­ мейстером Мариинского театра. Кстати, благодаря ему появилось столько знаменитых прекрасных балетных соло для скрипки: Венявский отказывался играть балеты, если специально для него не дописывали какое­нибудь феноменальное соло!

» Тем не менее, вы Страдивари все-таки изменили – с Гварнери?!

Гварнери всегда был моим слабым местом, и вот уже многие годы я играю на скрипках этого мастера. Трудно объяснить разницу между скрипками Страдивари и Гварнери в словах, но главное, наверное, все­таки в различии подхода к звукоизвлечению. Скрипки Страдивари по самой своей сути не по­земному красивы, обладают божественным звуком, витают в облаках. И поэтому мне кажется, что инструменты Страдивари своей элегантностью, красотой и благородством в какой­то мере диктуют условия игры. У Гварнери же кроме этих качеств имеется большой радиус красок в сторону «некрасивости», то есть, если нужно «гавкнуть» или передать какие­то более приземленные человеческие чувства, его скрипки незаменимы.

Сейчас у меня скрипка Bonjuor Гварнери 1743 года. Она настолько прекрасна визуально, что можно с ума сойти, когда на нее смотришь, – один из самых харизматичных инструментов в мире. О Гварнери часто говорят, что он свои скрипки словно топором вырубал. И моя нынешняя скрипка – апофеоз такой топорной работы, при совершенно волшебных пропорциях и потрясающем звуке.

» Как вы ее нашли?

Она сама нашлась. Друг (по моей наводке) купил эту скрипку и решил дать ее мне в пользование. Конечно, без элемента везения здесь не обошлось!

» Лидерство и партнерство – важные составляющие карьеры музыканта…

Каждый музыкант обладает врожденным чувством лидерства и ощущением сотрудничества, отклика. Если они не сбалансированы, возникают огромные диспропорции. Когда я исполняю какие­то концерты с пианистом, мы оба являемся полноценными участниками. Нет такого, что он мне аккомпанирует, – мы играем на равных. И выступая с оркестром, я также пытаюсь выстроить игру так, чтобы оркестр являлся полноправным участником и исполнение произведения в такой же мере зависело от оркестра, как и от солиста. Нужно уметь найти этот баланс. Когда, к примеру, в произведении главный музыкальный материал идет у кларнетиста или группы инструментов, ты сам должен превратиться в тарелочку с голубой каемочкой, чтобы преподнести их в лучшем свете.

Удивительно, как, играя с хорошим партнером какое­то произведение, можно вообще не обменяться ни одним словом, но своей фразировкой, звуком столько всего рассказать друг другу! Иногда, если играешь с высококлассным музыкантом, даже хорошо, что репетиций мало: не теряешь времени на ненужную болтовню, зато получаешь такой кайф, когда понимаешь друг друга на сцене без слов.

» Расскажите, пожалуйста, о вашем сотрудничестве с дирижером Гергиевым.

В первый раз мы с Валерием играли, когда ему было около тридцати лет, а мне – всего четырнадцать. Так что наше сотрудничество длится многие годы. Для меня всегда огромная радость играть с Гергиевым. После концерта ощущаешь не состояние опустошения, а, наоборот, такой мощный заряд, что надо еще два концерта сыграть, чтобы успокоить этот взрыв энергии!

Как­то раз мы с Валерием без репетиций отыграли концерт Чайковского в Карнеги­холле. Конечно, мы этот концерт уже играли раньше на других площадках и запись сделали, но все­таки это был Карнеги­холл! Помню это необыкновенное состояние, когда каждый участник оркестра был на подъеме, какая­то бешеная энергетика лилась! К тому же, в тот день для меня это был рекорд Гиннесса: в один вечер пришлось сыграть два концерта в Нью­Йорке – первое отделение с местной филармонией, а второе – с Гергиевым в Карнеги­холле.

» Мне кажется, что с женой Светланой у вас идеальное взаимопонимание и благодаря музыке. И это огромное счастье, когда два близких человека так глубоко чувствуют и понимают друг друга!

Я бы определил наши отношения простой фразой: когда она находится на расстоянии взгляда от меня, я чувствую себя полноценным. Когда же это расстояние увеличивается (порой это бывает до нескольких тысяч километров), я ощущаю ущербность и половинчатость. И тут уже неважно, понимает она меня или нет: просто мне ее катастрофически не хватает на всех уровнях – эмоциональном, физическом, духовном. Наши отношения – это необъяснимое словами чувство подъема 24 часа в сутки.

» Вашей со Светой дочке несколько месяцев, и еще рано говорить о ее будущем. Вашему сыну от первого брака скоро исполнится пять лет. Думаете, будет музыкантом?

Надеюсь, что он будет заниматься чем­то творческим, не обязательно играть на инструменте, очень уж сложная у музыкантов профессия, и, что самое ужасное, нет надежды на облегчение: с каждым сезоном становится все труднее не только оставаться на плаву, но и идти вперед. Сейчас сын весь в спорте.

» Вы планируете поселиться в Вене: этот город дает специальный статус музыкантам.

Да, это так. И к Москве близко. Хочется иметь европейскую базу…

» Почему не Лондон в таком случае?

Я очень люблю бывать в Лондоне, но жить предпочитаю в Вене. Пять лет прожил в Монте­Карло, семь – в Женеве, в Германии восемь лет, а еще были Рим и Амстердам.

» Удалось освоить языки стран, в которых вы жили?

Знаю английский, немецкий, итальянский, французский, ну и русский немного. (Смеется.) Труднее всего пришлось с языком в Швейцарии: почту, которую я получал, прочитать не мог и просто выбрасывал. В результате вечно стоял у них в списках разыскиваемых… (Смеется.)

» Какой город вы глубоко чувствуете, считаете своим?

Очень люблю Париж, мог бы долго там жить. Мне трудно ответить на этот вопрос. Думаю, если бы Светлана сейчас в Лондоне постоянно жила, он бы стал для меня главным городом и я мог бы здесь жить и работать. На данный момент меня больше всего тянет Москва. А Вена – как вторая европейская база, чтобы, если между концертами перерыв всего в два дня, можно было передохнуть, отдышаться без длительных перелетов. Вена ведь очень красивый и спокойный город с многовековыми традициями классической музыки. К тому же, пробки в 4 часа дня заканчиваются; зима и лето – настоящие, зимой снег, летом жара. Мне там нравится.

» Не было соблазна взять в руки дирижерскую палочку?

Дирижерство – это своего рода волшебство, в чем­то сродни танцу. Человек, стоящий перед оркестром, при помощи жестов должен, с одной стороны, навязать, с другой – помочь, с третьей – повести за собой, с четвертой – дать каждому высказаться… Это очень сильная профессия, полная неразгаданных секретов. Очевидно, что дирижер должен быть тоталитарной личностью, тираном, обладать тем, что итальянцы называют «лицо – как задница». Мне, к примеру, излишняя чувствительность мешала бы стать дирижером. Если на меня кто­нибудь из оркестра не так посмотрит, я могу очень сильно обидеться, замкнусь и замолчу… Хотя в процессе работы и репетиций многому можно научиться. Когда я стою на сцене как скрипач, чувствую стопроцентную уверенность в себе и часто делаю оркестрантам гораздо больше замечаний, чем дирижер. Причем неважно, кто при этом стоит за пультом – пусть хоть звезда мировой величины! Но стоит мне отложить скрипку и взять в руки палочку, я моментально становлюсь очень уязвимым. И поэтому я в это дело пока не суюсь. Как любой музыкант я понимаю, что оркестр – самый совершенный и уникальный инструмент в мире. Конечно, хотелось бы попробовать себя в дирижерстве, но на то, чтобы избавиться от такого рода неуверенности и комплексов, понадобится много времени, которое пришлось бы просто инвестировать в эту профессию (как в свое время в скрипку). И потому когда это произойдет – я не знаю.

» А есть произведения, которые вы еще не исполняли, но очень хотели бы сыграть?

О, список очень длинный! Стараюсь понемножку его выполнять, готовлю один­два новых концерта в год. Нужно, во­первых, время, а во­вторых – какой­то душевный позыв, против которого не можешь устоять. На следующий сезон я уже решил, что буду играть Пятый концерт Вьетана. Хотелось бы сыграть концерт Элгара – одну из жемчужин скрипичной музыки.

 

интервью:  Елена РАГОЖИНА