Уильям Шекспир и его тайны
Уильям Шекспир живёт в каком-то параллельном культурном измерении, где человек вроде бы умер четыреста с лишним лет назад, а спорят о нём так, будто он только что выпустил очередной сериал на стриминге. Его биография, честно говоря, выглядит как черновик, который автор так и не удосужился дописать, зато оставил нам дюжины полноценных пьес. Историки ходят по кругу: то ли он был гением, то ли просто очень удачливым парнем с хорошими связями и удивительным умением обходить острую цензуру той эпохи. Критики же до сих пор спорят, существовал ли вообще этот человек как автор или его имя — удобный ярлык, прикрывающий чьи-то более аристократические амбиции. Давайте разберемся по порядку, хотя и без скучной академичности.
История начинается в Стратфорде-на-Эйвоне, где мальчик Уилл появился на свет в апреле 1564 года. Крещение записано, а вот точная дата рождения — как всегда, загадка. Семья вполне себе уважаемая: отец — перчаточник и местный чиновник, мать — из зажиточного рода Арденов. Ничто не предвещало, что малыш Уилл однажды станет главным литературным демиургом планеты, если не считать, что он довольно рано оказался в мире, полном коммерции, судов и бесконечных долговых историй. Этим странным образом объясняется его будущая страсть к юридическим аллюзиям, ссорам между наследниками и героям, враждующим по бумажным причинам.
В школе он, вероятно, учился неплохо, потому что грамматику того времени люди вспоминали с содроганием и десятилетиями потом хвастались, как выжили после преподавателей латыни. Но вот что он делал между шестнадцатью и двадцатью годами — неизвестно. Именно те самые «потерянные годы» делают исследователей такими нервными. Одни уверяют, что он был школьным учителем, другие — что сбежал после браконьерского скандала с местным помещиком. Есть более романтическая версия: будущий драматург колесил по Англии с актёрской труппой и впитывал театральную магию. Все версии идеальны для кино, но документов — ноль.
Свадьба с Энн Хатауэй тоже не даёт покоя. Ему восемнадцать, ей двадцать шесть; она беременна, семья торопится оформить всё быстро. Плохая основа для брака? Возможно. Зато вместе у них родилась дочь Сюзанна, а потом — близнецы Хэмнет и Джудит. Детская смертность тогда была повседневным страшным фоном, но смерть одиннадцатилетнего Хэмнета оставила след в душах всех биографов. Каждый второй уверен, что именно отсюда растут эмоциональные корни «Гамлета» и неприятно-драматической эстетики шекспировских трагедий.
Когда он появляется в Лондоне в 1590-е, театр переживает золотой век. Это немного похоже на период, когда все вдруг начинают делать подкасты, только подкастов ещё не существовало, зато были деревянные театры, открытые сцены, толпы зрителей и актёры, которые помнили текст не всегда, но восполняли харизмой. Шекспир быстро становится заметным фигурантом лондонской сцены: актёр, предприниматель, драматург, совладелец театра. Его труппа — «Слуги лорда-камергера», впоследствии «Слуги короля» — была чем-то вроде успешного стартапа: стабильная публика, хорошие связи при дворе, регулярные премьеры.
Большая часть мифологии вокруг Шекспира возникает из-за того, что он был одновременно человеком искусства и человеком денег. Он не бедствовал, не страдал голодом, не жил в мансарде, как великое множество романтизированных поэтов. Напротив, он покупал землю, судился с должниками, инвестировал в недвижимость. Этот практицизм раздражает тех, кто хочет видеть в нём чистого пророка, но он же показывает, что Шекспир был фигурально говоря не только пером, но и калькулятором.
Театры того времени работали как хорошо смазанные машины, пока их снова и снова не закрывали из-за чумы. Болезнь приходила волнами, и каждая волна выбивала год-два нормальной театральной жизни. В такие периоды драматурги саркастически обращались к поэзии, потому что стихи продавались в печати лучше, чем пьесы. В эти же моменты, возможно, у Шекспира возникали самые мрачные вдохновения: смерть, судьба, моральные катастрофы и герои, теряющие нить реальности. Как ни странно, сама чума стала одним из главных его «соавторов».
Но настоящие баталии начинаются, когда речь заходит об авторстве. Почти двести лет учёные жили спокойно, пока в XIX веке не возникло движение шекспировских скептиков. Они уверяли: человек из Стратфорда не мог написать всего этого — слишком много итальянских деталей, слишком много придворной психологии, слишком много юридических тонкостей. Отсюда родилась целая галерея «настоящих авторов»: Бэкон, Марло, граф Оксфорд, Мэри Сидни. У каждого сторонника — своя теория. У каждого учёного — аргументы против. Между тем исторические документы явно указывают на театрального профессионала Шекспира, подписывавшегося под собственными пьесами и признанного коллегами.
Иногда подозрения смешиваются с красивыми версиями. Например, поклонники графа Оксфорда уверяют, что он слишком рано умер, чтобы написать поздние пьесы, поэтому пьесы писались раньше, чем считают историки. Читатель, конечно, морщится: зачем делать простое сложным, если всё сложное и так уже существует? Но мифы — это как фанфики: кто-то просто не может не переписать реальность на свой вкус.
Отдельная категория загадок — религиозные взгляды Шекспира. Англия конца XVI века — место, где исповедание могло стоить жизни, а демонстративная «неправильность» — потерю всего. В семье драматурга действительно есть связи с католиками, и некоторые исследователи читают пьесы как мягкое сопротивление строгой протестантской линии. Другие считают, что он писал так, чтобы не попасть под цензуру и одновременно не запачкать перо партийностью. Вполне возможно, что он просто не хотел играть в эти игры и оставлял пространство для интерпретации.
Именно это пространство питается бесконечными интерпретациями. Взять хотя бы Сонеты: они делятся на два условных направления — посвящённые загадочному «прекрасному юноше» и адресованные «смуглой даме». Кто эти люди? Настоящие персонажи или поэтические маски? Страстное признание или литературная игра? Каждое поколение добавляет новые догадки, словно мы имеем дело с сериалом, который отказывается выпускать финальный сезон.
Но самые вкусные истории прячутся в бытовых деталях театральной жизни. В «Глобусе» на зрителей иногда сваливались искры от сценических пушек, толпа болела, спорила, дралась, актёры импровизировали, а иногда — опрокидывали кувшины эля прямо на сцене. Женщины на сцену не допускались, поэтому мальчики играли Офелию, Клеопатру, Джульетту — и иногда делали это так блистательно, что публика верила каждому жесту. В самой архитектуре театра было что-то почти ритуальное: деревянное кольцо под открытым небом, где дневной свет становился естественным прожектором.
Лондон тех времён смотрелся как кипящий котёл с идеальной смесью поэзии, политики и хаоса. Шекспир ловил этот ритм и превращал в нечто, что пережило всех. Он делал ошибки, которые сегодня стали легендами: побережье Богемии, часы в Древнем Риме, географические неточности. Каждая такая «ошибка» не столько промах, сколько жест, показывающий: в его театре логика уступает место художественной необходимости.
Контроверсий добавляют пьесы, которые современная аудитория воспринимает болезненнее, чем читатели XVI века. «Венецианский купец» провоцирует споры о стереотипах и ненависти, «Укрощение строптивой» — о гендерных ролях, «Тит Андроник» — о жестокости как зрелище. Здесь особенно ясно видно, как время меняет контекст, а пьесы продолжают отражать человеческие страсти без скидок на политкорректность.
Но что больше всего интригует — внезапная «пенсия» Шекспира. Он словно встал со сцены, сказал «ну всё, я домой» и исчез из лондонской суеты. Его последние пьесы написаны в соавторстве, как будто он уже не хотел тянуть воз просто так. Стратфорд стал для него тихой гаванью. Там он и умер, оставив нам эпитафию с проклятием на могиле — возможно, единственный случай, когда драматург превратил собственную надгробную надпись в маленькую пьесу.
Спустя века он остаётся самым интерпретируемым автором мира. Гении кино превращают его истории в футуристические триллеры, театры ставят «Гамлета» как стендап, а школьники продолжают ломать голову над тем, почему Ромео и Джульетта не могли просто спокойно поговорить. Его пьесы переведены на сотни языков, его влияние просочилось во все формы искусства, его фразы живут в обычной речи.
Самое удивительное — чем больше о нём узнаёшь, тем меньше он определён. Шекспир — это не фигура из мрамора. Он то учитель, то беглец, то биржевой игрок, то актёр, то театральный шарлатан, то поэт-провидец. Он одновременно близок и недостижим, как человек, который ушёл, оставив нам чемодан с рукописями без ключа.
Складывается впечатление, что все противоречия — не ошибка, а часть замысла. Шекспир создаёт мир, где жизнь — это нечто, полное туманных переходов, случайностей и метафор, которые не обязаны объясняться. В этом и есть его сила. Мы вытягиваем из его пьес то, что хотим видеть в себе, в эпохе, в мире. Пожалуй, поэтому он не устаревает. Мир меняется, а Шекспир только подмигивает: «Ну что, готовы ещё разок пройтись по кругу?»
