Сергей Маковецкий: не актер должен плакать – публика

«Постоянные перевоплощения – его стихия. Подвижность и переменчивость, восприимчивость к несхожим стилям и формам – свойства его актерской натуры. Вечное ускользание от всего определенного – его сущность. Лукавое притворство – кредо лицедея.
От роли к роли меняет маски, представая то беспечным клоуном, то рефлексирующим философом, то несчастным страдальцем, то равнодушным резонером. Он может быть и удачливым победителем, и утонченным интеллигентом, и беспечным модником. А может только делать вид, что меняется, оставаясь самим собой». Точнее автора этих строк Елены Губайдуллиной об актере Сергее Маковецком трудно сказать. А сам артист, отвечая однажды на вопрос, как бы он представил Сергея Маковецкого людям, которые ничего о нем не слышали, ответил: «Самый непредсказуемый, неожиданный, талантливый актер – к вашим услугам. Встречайте. А дальше он сам о себе набрешет…»

Досье: Сергей Маковецкий – советский и российский актер театра и кино, народный артист Российской Федерации. Родился 13 июня 1958 года в Киеве. После школы поступал в Киевский театральный институт – неудачно. Год проработал монтировщиком сцены в Киевском театре им. Леси Украинки. Попытка поступить в ГИТИС тоже не увенчалась успехом, зато был принят в Театральное училище им. Щукина на курс Аллы Казанской. В год окончания училища (1980) был принят в труппу Театра им. Вахтангова, где трудится и поныне (дебют – спектакль «Старинные водевили»). С 1990 года также работает актером в Театре Романа Виктюка. С 1982 года параллельно с театральной деятельностью начинает сниматься в кино, став в 1990-е годы одним из самых востребованных актеров постсоветского кинематографа. Лауреат Государственной премии РФ и многих театральных и кинопремий, среди которых приз «Лучший драматический актер Европы», «Чайка», «Хрустальная Турандот», ряд премий «Ника» и др. Лауреат четырех театральных премий за роль Войницкого в спектакле «Дядя Ваня». Награжден орденом Почета за заслуги в развитии отечественной культуры и искусства (2010). Более 25 лет в счастливом браке с Еленой Маковецкой.

Для лондонской публики грядущий приезд Театра имени Вахтангова – большое событие. Ведь вплоть до прошлого года, когда в Лондоне выступал «Современник», большие академические драматические театры из России в Британию практически не попадали.
Поверьте, для нас это тоже событие. Безумно интересно, как «Дядю Ваню», которого наша публика любит и знает, воспримут в Лондоне – одном из лучших театральных городов мира. Для нас это и честь, и волнение.

Почему все-таки для гастролей был выбран «Дядя Ваня»?
Потому что мы ведь практически все дяди Вани! Единственные слова дяди Вани, которые иностранный зритель не может понять, это фраза: «Я не жил!» Что это значит? Ты ведь не родился мертвым? А русским это понятно: ведь если бы я жил нормально, из меня мог бы получиться Шопенгауэр или Достоевский. У Чехова есть небольшая провокация: во всех монологах дядя Ваня обвиняет в своих несчастьях Серебрякова. А Серебрякова ведь самого отставили! Помните, когда Горбачев, которого я считаю одним из лучших политиков, прощался со страной на телевидении? Он закончил выступление, сказал «до свидания», но оператор еще продолжал снимать. И потом мы все увидели кадры: Горбачев остался один, протянул руку к чашке, которая стояла перед ним на столе. И страшно удивился: чашка оказалась пустой, ее поставили туда просто как реквизит, не удосужившись налить чаю – потому что Горбачев больше не президент, его отставили.

В нашем спектакле с дядей Ваней происходит какое-то переосмысление жизни, и мы старались категорически не обвинять, а находить другую интонацию – интонацию беседы перед иконами. Это очень современный спектакль, потому что сегодня многие россияне также могут о себе сказать: «Пропала жизнь!» И при этом никого не обвинить, а Серебрякову сказать: не волнуйся, все будет по-старому, ты будешь так же аккуратно получать свое жалованье…

Возвращаясь к театру: вы зал всегда чувствуете?
Всегда.

А если нет реакции?
Когда я был молодым актером, я пытался обязательно добиться реакции, хотел, чтобы весь зал на меня смотрел. А потом понял, что ошибался. Нельзя «переть» на публику – она в ответ сразу закрывается; говорит: «Да оставь ты нас в покое. Мы купили билет, пришли – дай отдохнуть, расслабиться. Иди играй, артист». С опытом пришло понимание: не хотите слушать – не надо. Надо публику немножко послать. Но при этом продолжать заниматься тем, что тебе интересно. И тогда публика моментально понимает, что ее послали. Вдруг ей становится интересно: а что это он там делает? И зритель, и актер ведь приходят в театр не из стерильной ситуации хирургической палаты. Мы все до этого как-то проживали день, в котором были пробки на дорогах, удачи, негатив и позитив – и все это мы принесли с собой в зал.

Как актер вы всегда принимаете концепцию роли, которую предлагает режиссер?
Бывают решения, которые принимаешь сразу и безоговорочно. С другими, может, не соглашаешься, но в том и прелесть творческого процесса, что можно попробовать варианты, убедиться, кто прав – ты или режиссер. Театр это позволяет. Кино, кстати, тоже: если режиссер чуткий, он позволит актеру сыграть его дубль. А если самодур – то и спорить с ним бесполезно.

У вас были случаи, когда вы предлагали свои версии какого-то дубля?
Очень много раз. Как правило, хорошие режиссеры всегда принимают твои предложения или говорят: попробуй! У меня, слава Богу, только однажды был случай с режиссером-самодуром, который наотрез отказался попробовать мой вариант дубля. Я так внутренне разозлился, что в сердцах крикнул: ладно, снимай как хочешь! И с этим состоянием раздражения – не персонажа, а своим собственным! – вошел в кадр. Мы же, артисты, очень вредные, вы знаете: хорошие, но сукины дети! (Смеется.) Так что теперь я говорю себе: Сергей, если ты не в состоянии убедить режиссера фильма – глупо спорить, за монтажным столом он все равно сделает так, как ему нужно! И, в принципе, он имеет на это право – это ведь его фильм.

Я люблю разобрать роль еще до начала съемок. Хотя чего бы я там заранее ни напридумывал, все равно в процессе съемок роль тебя сама начнет двигать. Персонаж рождается, проявляется и тащит тебя за собой. Иногда совершенно в неожиданном направлении!

Но для того, чтобы это произошло, вы должны настолько вжиться в персонаж, чтобы начать мыслить как он.
Нет, вы не мыслите как персонаж – вы просто о нем думаете. Если я скажу, что я весь в «Дяде Ване» и ничего не замечаю вокруг, это будет неправдой. Это же актерство, игра, и в ней гораздо больше творческой фантазии и смысла, чем в просто тупом воспроизведении персонажа.

Но когда вы готовились к роли в фильме «Поп», вы ведь тогда много работали со священником?
Это была не столько роль, скорее миссия… хотя я очень боюсь этого слова. В этой роли надо было быть очень точным: знать, как носить облачение, как держать кадило, чтобы не просыпался уголь, как должен звучать голос во время чтения великой ектении… Это что-то чуть большее, чем актерство. Выверяли каждую фразу – я ведь понимал: чуть больше влево или вправо – и будет карикатура. Или такая сладость и патока, что никто не поверит. Знакомые батюшки говорят: «Нет к тебе замечаний». Хотя, конечно, все равно видно, что я не священник, – глаза у них другие.

Творчество для меня – невероятная тайна. Я стараюсь о ней много не говорить и слишком подробно не вникать, потому что боюсь – если все словами объяснить, с чем ты тогда пойдешь на сцену? И о «Дяде Ване» говорю чуть-чуть. Может, кому-то покажется слишком обтекаемо и расплывчато, но я сознательно не хочу его препарировать словами. И то, о чем я уже говорил: мы выходим на сцену не из стерильного вакуума, но нужно уметь свою ежедневную радость или обиду трансформировать в образ. Обида, кстати, больше помогает! Мы же все мазохисты!

Наверное, просто обида более сильные эмоции вызывает. А радость расслабляет. Если ты умеешь трансформировать свои собственные ощущения, воспоминания (а без них, как и без фантазии, нельзя), то на сцене это оборачивается новыми открытиями. И монолог, который ты произносил сотни раз, вдруг зазвучит совершенно по-другому.

В свое время я с огромным удовольствием смотрела фильм «Двенадцать». Вот эта черта вашего характера – дотошность, стремление докопаться до сути – была созвучна герою, которого вы играли.
Часто очень важно найти верную фразу или правильно поставить вопрос и найти на него ответ. В фильме Владимира Хотиненко «72 метра» у меня была роль Черненко. Перед съемками режиссер предложил мне прочесть книгу «Завтрак для чемпиона». И я нашел там две фразы: 1) «Мир так мало обращал на него внимания, что он уже считал себя покойником»; 2) «Я вас не раздражаю? А то со мной через какое-то время даже таксисты перестают разговаривать». Вот эти две фразы дали мне ключ к моему герою: да, ему так же страшно, как и всем другим подводникам, но его никто не ждет там, наверху, поэтому он и пошел в поход осознанно. В фильме «Двенадцать», перед тем как приступить к роли, я спросил у Михалкова: «Мой герой, имея на руках все аргументы, предлагает переголосовать. А если бы все опять подняли «единогласно», как бы он поступил?» « А ты как думаешь?» – спросил Никита Сергеевич. «Наверное, согласился бы с ними», – ответил я. Почему же он сделал такое опасное предложение? Значит, в нем больше сомнений, чем самоуверенности, и, несмотря на всю глубину дна, через которое он прошел, он сохранил какую-то веру в человека и надежду, что, может быть, кто-то (так же, как и он) усомнится в виновности этого парня. Что и произошло. Отвечая для себя на все эти вопросы, начинаешь нащупывать суть, основу твоего героя, и тогда твоя душа заполняется этим, а не происходящим вокруг тебя на улице.

Не могу обойти стороной фильм «Ликвидация». После тех двух серий, в которых вы играете, лента, на мой взгляд, стала намного беднее: созданный вами образ настолько колоритен, что без него фильм уже не тот.
Это трагический случай. Ведь роль начинал Андрюша Краско. Удивительный актер, и уверен, что Фима у него получился бы грандиозным. Андрей и сам по жизни был Фимой – легкий, ироничный, мудрый, с фантастическим юмором человек. Но успели снять только небольшую начальную сцену и сцену гибели – через день Андрея не стало. Не выдержало сердце. Я узнал об этом утром из новостей, и тут же мне позвонил Сергей Урсуляк. Спросил: «Ты войдешь в фильм?» Я не стал спрашивать, сколько серий, а просто сказал: «Да». Когда уже в Одессе на съемках мне подбирали костюм, я убедился, что Андрей был прав, выбрав тюбетейку. Намерив гору шляп, фуражек и береток, я понял – только тюбетейка. И не стал ничего менять.

Ваше детство ведь прошло на Украине?
Да, но Одесса – это не Украина и не Россия. Это Одесса. И этим все сказано. Я просто очень люблю этот город. Я там начинал, мои первые роли были на замечательной Одесской киностудии, там я и жену себе нашел, забрал ее с собой, и мы уже более четверти века вместе. Перед съемками «Ликвидации» я ходил по городу, приставал к одесситам, пытался услышать, как они говорят. Поэтому было ужасно приятно, когда одесситы потом мне звонили и хвалили: «Вы правильно говорите. Мы не «шокаем», а говорим «что». Потом пошли дурацкие разговоры, что Маковецкий в контракте написал «только две серии». На что я отвечал: «Плюньте в лицо тому, кто так говорит». К сожалению, это автор предложил только две серии – может быть, потому что не понял, какую пару он создал – Гоцман и Фимочка. Да, Фима не жилец, это понятно, он слишком близко подошел к этому Академику. Но еще несколько серий, наверное, можно было протянуть. Возможно, автору хотелось побыстрее перейти к любовной истории Норы и Гоцмана, и он покончил с Фимой во второй серии. Не скрою, мне было лестно, что люди звонили с криками, со слезами и говорили: «Сережа, что вы наделали? Моя мама отказывается без Фимочки смотреть этот сериал». Этот персонаж стал для меня невероятно родным.

Возвращаясь к истории вашей женитьбы: правда, что вы пообещали жениться, пробегая по коридору киностудии?
Да, так и случилось – мы расписались в конце апреля. Я выполнил свое обещание!

Такое попадание в наше время случается очень редко, особенно в актерской среде.
Это мое счастье, что рядом со мной эта удивительная женщина, красавица и умница. Значит, я не случайно пробегал по этому коридору – тем более что делать там мне было СОВЕРШЕННО НЕЧЕГО! Значит, так надо было, и само провидение заставило меня подняться на этот этаж – я оказался в нужном месте в нужный час. И услышал, бессмысленно пробегая по коридору: «Молодой человек, вы женитесь на мне?» – «На вас – да». – «А когда?» – «На майские». Это был знак.

Но вы же отвечали неосознанно, не зная человека.
Я тогда взглянул и в контровом свете увидел, что женщина, задавшая вопрос, стоит в окружении мужчин. Ну как я мог сказать по-другому?! Вопрос был задан, и я на него ответил.

А в вашей жизни было много ситуаций, повлиявших или круто изменивших вашу жизнь?
Само начало моей театральной жизни – случай. Я тогда учился в школе и, проходя мимо библиотеки, открыл дверь и заглянул. Зачем – не знаю. Я уже закрывал дверь, когда услышал голос Татьяны Петровны Соловкиной, которая была руководителем детского художественного театра: «Сережа, а вы не хотели бы к нам прийти?» И я зашел. А там сидит весь ее 10-й класс, а я – восьмиклассник.

Соловкина предложила мне прочесть из книги Островского сцену Счастливцева и Несчастливцева. Я, заикаясь от волнения, с ужасной дикцией начал читать. Потом, уже выступая на вечере с этим отрывком, дико волнуясь, я, проходя по сцене, вдруг почему-то начал хромать. Сел, стащил с ноги ботинок, увидел внутри гвоздь, стал деревянной палкой его забивать. И, выполняя это простое физическое действие, вдруг забыл, где я, что на меня смотрит вся школа; я освободился и, рассказывая о своем герое Аркашке Несчастливцеве, заплакал горючими слезами. В зале – хохот, овации и первые мои цветы – ветка распустившейся вишни. А дома всю ночь не спал, продолжал проигрывать слова, вскакивал, снова ложился… Возможно, эта бессонная ночь что-то решила в моей жизни. Я остался в школе, хотя до этого планировал после 8-го класса уйти, поступить в медицинский техникум, стать фельдшером, а потом поступать на педиатрию.

Спустя годы я иногда думаю: а что было бы, если бы Татьяна Петровна тогда не остановила меня у двери? Или у Любови Григорьевны Шах не хватило бы терпения дослушать меня до конца, и я не пережил бы того ошеломляющего наплыва чувств, читая ей «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, после чего она произнесла: «Сегодня родился артист»? Кем бы я стал? Повороты судьбы, двери, которые перед тобой открываются, рука, которая тебя ведет…

Повороты были в нужном направлении?
В том, что сделал верный выбор, я убедился, уже 20 лет отработав в театре, – когда вдруг почувствовал эту профессию на ощупь, постиг нюансы, понял, что в ней есть бескровный поединок «кто кого?» между тобой и публикой. Осознал, что не актер должен плакать – публика. Актер должен только намекнуть. Если в «Дяде Ване» я начну топать ногами, рвать на себе волосы, визжать, обливаться слезами-соплями и кричать: «Я не жил!» – публике останется лишь вежливо поаплодировать. Нет, не надо все за публику делать – тогда она сама произнесет эту фразу: «Пропала жизнь!» Потому что будет готова к ней. И чем больше зритель тратит душевных сил, тем больше он благодарен актеру.

Я очень люблю фильм «Ретро втроем», где вы сыграли роль Сергея…
Можно было бы сделать «опаснее». И я, и Елена Яковлева предлагали режиссеру Тодоровскому более острые сцены, но почувствовали, что он немного побаивается. В конце концов, это ведь его картина, ему и решать, но в ленте мало секса, мало страсти.

У вас есть любимые фильмы?
Да. «Поп», «Макаров», «Пьеса для пассажира», «Про уродов и людей», «Русский бунт», «Чудо», «Живи и помни», «72 метра», «Ликвидация», «Двенадцать»…

Пересматриваете картины со своим участием?
Смотрю. Как только фильм вышел, ты его смотришь – и не видишь ничего: руки влажные, волнуешься – как будто еще что-то можно изменить! Но проходит время, смотришь на себя десятилетней давности и думаешь: а ведь неплохо сыграно! Мне нравится! Сейчас жду с нетерпением выхода фильма Урсуляка «Жизнь и судьба». Хочется увидеть, каким у нас получился Штрум.

Проработав столько лет в Театре имени Вахтангова, как вы восприняли изменения, происшедшие в последние годы?
Театр переживал свои взлеты и падения. Был и период полного безвременья, когда о нас не писали – нас просто не было на театральной карте Москвы. Сегодня Театр им. Вахтангова – это имя, афиша. И это заслуга Римаса Туминаса, который вернул нас к нам же самим. Потому что язык, который он предлагает, невероятно современный и абсолютно вахтанговский. Эта легкость существования, неирония и ненасилие над публикой, яркая форма и грандиозный текст – чисто вахтанговские черты. Римасу удалось соединить оба поколения актеров – и театр ожил, зазвучал. И когда мы приедем в театральную Мекку – Лондон, я надеюсь, там почувствуют нашу боль и нашу надежду, наше желание быть счастливыми и невозможность быть счастливыми. Это все есть в «Дяде Ване». Приходите.