Река

Маша долго валялась в постели, не хотелось вылезать из-под теплого одеяла. Поздние утренние сны были тревожные и оставляли после себя тяжелое свинцовое чувство.

Когда уже заломило спину от долгого лежания, Маша встала. Натянула что-то, волосы – в пучок, вышла на лестницу выкурить первую сигарету. Курила, глаза, бессмысленные, полные не отступивших еще снов, уткнула в телефон. Мотала новости большим пальцем, что-то лайкала, затягивалась по чуть-чуть, чтобы натощак не сбило.

Затушила сигарету и включилась в дневной конвейер: весь день ее усовершенствовали и полировали разные женские руки. Массаж, пиллинг, обертывание, косметолог, педикюр, маникюр, укладка, йога. Спать на спа-процедуре Маша уже не могла: переспала. Лежала обернутая в прозрачную пищевую пленку, как розовая индейка, и пыталась вспомнить, что же ей такое ночью снилось. Но музыка, которая должна была вроде как расслаблять и успокаивать вместе с подрагивающими огнями расставленных по полкам свечей, будила в Маше то ли тоску, то ли тревогу, и сон не вспоминался и как во время отлива откатывал от берега все дальше, и уже понятно, что все — только мокрый песок.

У Маши начало чесаться все тело от пленки или от музыки и свечей, она посмотрела на часы. Маша лежала уже полчаса, оставалось еще пол.

— Твою же мать, — сказала Маша, села на кушетке, сама сняла с себя пленку, вымазанную серой глиной, и пошла мыться в душ. Когда вернулась, ее мастер Эллочка очень расстроилась, что, мол, как же так, Маша не долежала, еще и сама все смыла.

— Не переживай, Эллочка, — уговаривала Маша, и Эллочка перестала.

Вышла из салона — уже темно, весь день прошел. Набрала подружку. Вместе долго ужинали. Обсуждали мужей, кто где покупает цыплят и что на рынке все-таки неприятно, потому что пристают со своими «дэвушка» и грязно.

Выпадали иногда, медитируя в телефон, потом возвращались. Маша, когда выходила в туалет, оступилась и больно ударилась коленом об стол.

И тут вспомнила: ей снилось, что она в лодке, плывет по реке, а на веслах мужчина, к ней спиной. Лодка немного подтекает, но нет ни ковшика, ничего и Маша выгребает воду пригоршнями, хочет сказать ему, что вот выгребает-выгребает, а воды в лодке все больше, что все без толку, но как бывает во сне, когда не можешь пошевелиться, чтобы побежать от опасности, так и тут, онемела и только просит про себя: «Обернись хоть, обернись». Воды уже по лодыжки, лодка идет тяжелей.

Тут он оборачивается и смотрит не на Машу, а сквозь нее, и Маша понимает, что он не видит ее, он не может ее увидеть. А она же есть, надо что-то сделать, он обязательно должен ее увидеть. Где-то тут то ли проснулась, то ли забылась.

Уже поздно совсем Маша звонит мужу – тот задерживается, его не ждать. Маша не знает, что делать, домой совсем не хочется. Вспоминает почему-то, что кровать не застелена. Нет, домой никак.

«Выпью», — надумывает Маша. Только где народу побольше. Заныривает в паб. Совсем простой. Мужики в футболках, женщины безвкусные, как проститутки.

«То что надо», — решает Маша.

Садится за длинную высокую стойку, но не у бара. Берет двойной виски. Потом еще двойной. На третьем только поднимает глаза, осматривается. Рядом с ней какой-то мужик, бухой, похоже, уже давно ей что-то говорит, она включается на: «Красивая ты баба», не смотрит на него, но отвечает: «Спасибо».

— А как зовут?

— Маша.   

— Маруся значит. Муся.

Маша не смотрит в его сторону. Перед ней за стойкой сидит мужчина. Спиной.

Как в лодке, думает Маша и тут понимает, да это он, точно он.

Она слезает с длинного стула и идет к нему. Она идет и идет, расстояние вытянутой руки, но как она ни старается, как ни ускоряет шаг, он не приближается. Как на беговой дорожке.

«Нажралась», — сдается Маша и садится обратно.

Там все тот же пьяный дядька. Рассказывает ей что-то, но Маша не слушает.

Тут он начинает орать: «Муся, проснись! Ты же труп! Ты же сдохла, ты дохлятина! Муся! На меня посмотри! На меня смотреть, я сказал!»

Маша смотрит на него и понимает, что это мужик из лодки.

А тот где же, к которому шла? Но и он там же.

«Двойник,  — мелькает у Маши, — сериал какой-то, сейчас скажут, что они мои потерявшиеся дети-близнецы».

Маше смешно, она начинает смеяться, и тут все мужчины в баре оборачиваются на нее и тоже смеются, и все они на одно лицо, как мужик из лодки.

«Твою же мать», — остается Маше.

«Валить отсюда, а сама типа в туалет, нельзя что ли», но встать не может. «А, так это сон, сон во сне, тогда ладно, подожду, пока проснусь, тогда не страшно».

Тут мужик, который на нее орал, к ней подходит и целует в губы, и так ей хорошо, так он ее целует, как самый любимый, она его обнимает, тянет к себе. Тут уже и встать может, они выходят вдвоем из бара, на улице пошел снег, от него светло, а так – ночь.

«Если сон, то чего, пойдем с ним ко мне».

Ночью Машу лодочник любит так, что ей кажется, она вообще никогда не жила, а только родилась, и акушерка говорит громко: «Поздравляю! У вас женщина!»

Она смотрит на себя вместе с ним, открывает как новые земли свою грудь с большими розовыми сосками, свой запах, резкий, сладкий и незнакомый до сих пор.

Он ей нашептывает больные волнующие слова, он говорит, что она самая сладкая дырка в мире, l’origine du monde, и у Маши летит башка, она плывет, простыни мокрые насквозь.

Утром Маша просыпается еще до рассвета.

«Хрена себе сон», – вспоминает она. Хочет потянуться.

Но чувствует внизу тела тяжесть. Там, уткнувшись в ее живот всем лицом, как в подушку, спит лодочник.

Увидел меня, подумала Маша, теперь ничего, не утонем. И засыпает.

Лена Бугмырина родилась в Ленинграде,

живет в Петербурге и пишет тексты в

прозе и стихах о разомкнутости, разъятии

и неутолимом желании человека найти

настоящее в отношениях с собой и миром.