Ирa
Она приехала из России в Израиль в 73-м году с мужем-художником. Незадолго до отъезда ее портрет нарисовал Вейсберг, у которого она начинала учиться. Он же сказал ей, что в семье должен быть только один художник. А почему один? – спросите вы. А потому, что семью должен кто-то кормить. Кормить выпало Ирине. В свои двадцать с небольшим лет, без языка, в чужой стране она плохо себе представляла, как будет это делать. А пока она себе это плохо представляла, время сходило на нет, и постепенно не осталось у Иры в жизни почти ничего материального, кроме дешевого барахлишка да дырявых чулок. Ну коль скоро ничего другого не осталось, из этого и пришлось Ире сочинять источник заработка, а заодно и свою судьбу. Она придумала делать кукол.
Своих дырявых чулок, конечно, не хватило для столь амбициозного проекта. По сердобольным друзьям да знакомым был брошен клич: собирать и отдавать Ире порванные колготки и клочья ваты. И ведь откликнулись знакомые на просьбу молодой темноволосой красавицы с заковыристой еврейской фамилией. Это по мужу, а в девичестве – потомице великого декабриста, повешенного нехорошим царем в числе великолепной пятерки.
Но одних чулок было недостаточно – как недостаточно было Прометею для сотворения человеческого рода вылепленных им из глины фигурок. Нужен был божественный огонь. Огонь вдохновения сошел на Иру в виде проституток. Тогда собирались они в Тель-Авиве на улице ХХ. Это сейчас здесь стоит отель «Хилтон», и со своего 14-го этажа я смотрю на расстилающийся передо мной океан… Простите, отвлеклась. Так вот, тогда здесь, на корявой улочке вдоль побережья, рокот прибоя заглушала хрипотца жриц любви. Они стояли, облокотившись на темные стены, закинув головы, сидели, расставив жирные ляжки, гоготали, резко наклоняясь вперед и сплевывая, и за всем этим жадно наблюдала худая фигурка, торопясь занести в свой блокнотик позы, судьбы, правду жизни. А вернувшись домой, фигурка, вновь превратившись в Ирину, брала в руки драгоценный материал, набивала старые чулки ватой, шила, подкрашивала, подмалевывала, подправляла, и из этих вот магических движений рождались куклы – как живые, с портретным сходством жриц любви – и не только.
Один израильский галерист согласился провести выставку ее кукол. И тут нашей Золушке и всей ее ватной свите выпал лотерейный билет! Не успели еще стеклянные двери открыться для широкой публики, как в них просочился один непростой меценат. У него тоже была галерея, но покруче той, где выставилась Ирина. И он сразу купил ВСЕ куклы! О чудо! Завтра об этом событии напишут все газеты Тель-Авива! За одну ночь на небосклоне маленькой страны взошла новая знаменитость. Ира! Но с боем двенадцати чудеса в жизни Ирины не закончились! Новый покровитель заключает с ней контракт на все куклы, которые Ирина еще сделает в будущем! Господи, господи, она богата! За каждую куклу она будет получать по
300–400 долларов! Значит, если в месяц делать по три куклы, это ж тысяча баксов. А если пять?! А если семь? А еще он ведь не простой галерист – он галерист с огромными возможностями. Он будет продавать ее куклы в Америке и в Европе. О ней узнает весь мир!
Вы уже догадались, что произошло дальше? Нет, не думаю. Озаренная надеждой и успехом Ирина делала куклы одна за другой. И маленькие, и большие, размером с человека, и даже целые группы – еврейскую свадьбу, например. Некоторые были одеты в прекрасные модные платья, а некоторые – в обноски, и таких, кстати, было больше. Были среди них стройные и гордые, но больше маленькие и толстые, носатые, непричесанные, со складками целлюлита, в неряшливых рубахах. Были грустные и задорные, были заносчивые и были задумчивые, с совсем не кукольной печалью в глазах… Всех их объединяла одна черта: они вступали в этот большой мир, они пытались в нем выжить, не переставая надеяться…
Меценат не обманул. В том смысле, что он исправно покупал все до единой куклы, платил и уносил с собой. И больше их никто не видел. Ее маленькие детки, ее человечки, более живые, чем иные их реальные прототипы, с минуты оплаты словно бы исчезали с лица земли. Сколько бы Ирина их ни делала, сколько ни старалась, мир о ней не узнавал. Она больше не собирала чулки по знакомым – теперь она как респектабельная женщина покупала их в Париже, и подруга привозила галантерейные изделия в Тель-Авив чемоданами. Но, пожалуй, это было единственное качественное изменение ее статуса. Это – и избавление от страха умереть с голода. Но для художника, даже для художника, который, по Вейсбергу, второй, а потому не должен быть им вовсе, этого было недостаточно. Ирина сначала недоумевала, потом металась, потом впала в отчаяние, потом запила…
Галерист пережил Ирину, погибшую от несчастного случая… После его смерти в подвале его дома нашли горы маленьких тел. Полуистлевшие куклы валялись в неестественных позах, покрытые толстым слоем пыли. Мужу, которые развелся с Ириной задолго до ее смерти, удалось спасти очень немногих. Они были представлены на посмертной Ирининой выставке.
Темноволосая женщина умерла, а память о ней и ее куклы все еще живы в Израиле. Кого я ни спрашивала, все о ней помнили. И все говорили, что она была очень хорошим человеком. И ее все любили.
