Choose life, или кое-что о «русском роке»

Автор: Илья Кормильцев

Играть рок-н-ролл уже не круто.

Одна девушка сказала.

Когда меня в очередной раз попросили написать о так называемом «русском роке», я подумал: «А зачем?» Это – как фантомные боли в ампутированной конечности: со временем проходит, а тут приходит некто и зачем-то начинает ковыряться зубочисткой в зажившей культе (или в отжившем культе, кому как больше нравится). Но меня всё же убедили. И я сдался. Несмотря на то, что прекрасно понимал: вопрос «Жив ли рок-н-ролл?» по пошлости своей сопоставим только с вопросом «Возможна ли дружба между мальчиком и девочкой?» Даже хуже.

Во времена оны прозорливый Гребенщиков написал:

И тогда под страхом лишения рук или ног

Мы будем слушать один только рок…

Пророк дожил до дней, когда его слова сбылись. По крайней мере – в рамках одной довольно популярной радиостанции.

Во многом именно благодаря ей дела, на поверхностный взгляд, обстоят лучше некуда: настройся на волну 101,6 и слушай этот самый «русский рок» сколько влезет. Созвездие имен: Земфира, «Мумий Тролль», Би-2, «Сплин», «Танцы минус», «Смысловые галлюцинации», Чичерина, 7Б, «Король и Шут» и десятки (если не сотни) имен не столь звонких. Многолюдные, с шумихой освещаемые прессой фестивали: «Максидром», «Нашествие». Любимые народом (или значительной частью его) шлягеры. Клипы, разумеется. Все возрастающее количество музыкальных изданий, пережевывающей и склоняющей на все лады вышеупомянутые имена. И одновременно – полное ощущение индейской резервации, в которой выродившиеся представители некогда грозных племен плетут бисерные пояса и танцуют боевые танцы на потеху приехавшим на уик-энд туристам.

В те времена, когда пресловутый  «русский рок», в чем бы он ни заключался, находился еще однозначно в центре общественного внимания, (то есть лет десять тому назад), бытовали две полярные точки зрения на этот феномен. Понятное дело, для современной публики, выросшей в голубых сумерках MTV, разница между ними не более существенна, чем дискуссия между какими-нибудь средневековыми номиналистами и реалистами о количестве ангелов, которое может уместиться на кончике иглы (прошу прощения за невольный наркокаламбур), но тема нашей беседы заставляет всё же о них напомнить.

Итак, одна точка зрения, вызревшая, в основном, в окружении ныне всеми прочно позабытого теоретика Ильи Смирнова (она не пользовалась особой популярностью в среде самих музыкантов, но с удовольствием была подхвачена журналистами из общественно-политических изданий), трактовала «русский рок» как особую форму социального протеста, восходящую корнями к авторской песне, городскому фольклору и самиздату и облаченную в силу ряда исторических причин в одежды, позаимствованные у западной  поп-культуры. Другая – поддерживаемая в основном А. Троицким и деятелями, группировавшимися вокруг журнала «КонтрКультУра», практиковала эстетический (а в чем-то даже эстетский) подход к явлению и искала ему параллели в истории революционного и/или декадентствующего авангарда. Грызлись между собой противники страшно (дело доходило даже до народных судов), но беспощадное время свело к нулю некогда казавшиеся непримиримыми разногласия между оппонентами. Проще говоря, действительность оказалась как всегда скучнее и обычнее всех теорий.

Новый «русский рок», к которому по нынешней моде следует добавлять тоталитарное словечко «наш», хотя и ведет свою родословную от динозавров восьмидесятых, не вписывается ни в одно из этих определений. Социально он беззуб (тут его на наших глазах «сделал», а в будущем еще больше «сделает» хип-хоп), а эстетически – вторичен. Играют все новые кумиры профессионально, но безлико, в области моды, если и служат законодателями, то лишь моды вчерашнего дня, а декаданс их (если таковой вообще имеется) может испугать и впечатлить разве что малышей, собравшихся на утренник ясельного комбината.

Посмею заметить: в любом среднестатистическом отечественном попсовом шлягере последних двух-трех лет содержится больше свежих звуковых идей и артистизма, чем в десятке альбомов новых русских рокеров. Не так давно автор этой статьи добрую минуту слушал одну композицию из альбома Мадонны «Music» и пребывал до того момента, пока не запели, в полной уверенности, что слушает группу «Блестящие». Говорит это об общем прогрессе или об общей деградации – вопрос отдельный, но одно можно сказать с полной очевидностью: «Би-2» с Radiohead спутать никак невозможно, и радости это почему-то не вызывает.

Кажущееся спасительным введенное Лагутенко словечко «рокопопс» таковым только кажется. Если этот самый «рокопопс» – всего лишь разновидность попса вообще, так пусть и живет по попсовым законам, а не создает себе форматный заповедник гоблинов, в котором, прикрывая срам высокими идеями давно минувших времен, процветают плагиат, дешевые понты и вопиющая бездарность.

Остается один, но болезненный вопрос. Все же эта музыка пользуется существенной популярностью – на фестивали-то ходят, пластинки покупают, радио слушают. В чем тут дело?

Причин много: во-первых, вместе с «новым» роком на тех же волнах звучит и «старый», популярность которого среди нынешних двадцатилетних удивляет своей стабильностью и почти полным отсутствием естественного стремления заменить «родительских» звезд на звезд-«сверстников». Цой в их сознании чуть ли не сверстник Земфиры. Во-вторых, последние продукты российской рок-сцены до того, как ее захлестнул «нашизм» – а именно та самая Земфира и еще Лагутенко, вполне достойны введения в местный «Rock’n’ roll Hall of Fame» буде такой существовал. В-третьих, легенда о «русском роке» как о музыке, вещающей правду и переводящей своего адепта в разряд избранных, до сих пор так привлекательна, что недовольный (справедливо, разумеется) окружающей его жизнью, но не особо продвинутый тинэйджер инстинктивно (в отсутствие других альтернатив) цепляется за нее, несмотря на то, что внутри у идолища гитарного давно нет ничего кроме трухи и попискивающих в ней жирных крыс шоу-бизнеса. Это причины со знаком «плюс». Но есть и причины с противоположным знаком: они отменно иллюстрируются следующим анекдотом из жизни: на вопрос талантливой молодой певицы, заданной продвинутому молодому человеку, играющему на гитаре, чем же так популярна одна нынешняя звезда-девица, любимая нашим эфиром, последний ответил: «Дура, тебе не понять, ты же в ПТУ не училась…» Переводя анекдот на язык культурологии, скажем так: маргинальные социальные группы в поисках самоопределения во все времена с удовольствием хватаются за те жанры и стили, принадлежность к которым определяется через ряд внешних признаков, которым несложно подражать, не вникая в содержание. В свое время именно по этой причине определенного сорта публика рубилась на панке или металле. Выхолощенный и лишенный первоначального смысла «русский рок» – головастик из того же отстойника. Пока кто-то просто стоит в подъезде, пьет дешевое пиво и харкает на пол – он просто гопник. Но стоит ему взять в руки гитару и разучить пару песен «Кино» – и он уже рокер.

У тех, кто пропагандирует ВИА двадцать первого века, на все нападки критиков есть простой и внешне достойный ответ: «Чем критиковать, откройте вашу собственную модную и стильную радиостанцию, вашу собственную продвинутую и прогрессивную рекординговую компанию, и посмотрим, сколько вы продержитесь, пока не разоритесь». Аргумент, конечно, сильный, и мне тут, как человеку неделовому, даже и сказать нечего. И все же сомнения роятся, роятся, роятся. Ведь и в 1985 году тому, кто слушал только «Маяк», казалось, что музыка иная, чем «Добры молодцы», возможна не больше, чем посадка иностранного самолета на Красной площади.

Отвертеться от ответственности за настоящее тем, кто на заре туманной юности по счастливой (или несчастливой) случайности оказался причастен к первым шагам Франкенштейна, именуемого русским роком, а значит, в известной степени, несет ответственность за его биографию, невозможно – да я и не пытаюсь. Наверное, в игре с самого начала было что-то не так.

Но тем, кто по молодости лет не успел пожить при временах иных, настоятельно советую: не занимайтесь глупостями. Работая барменом в хорошем клубе, вы сможете в свободное от шейкера время быть Бликсой Баргельдом. Но если вы играете на гитаре нынешний «русский рок», будьте уверены – в приличное место вас не возьмут. Потому что если человек любит халтурить – это проявится у него рано или поздно в любом деле. Жизнь слишком прекрасна и удивительна, чтобы тратить ее на чепуху. Choose life.

Схема эта, надеюсь, напомнит читателю, как он швырялся бумажными шариками на уроках биологии в рыжую Таньку. Или хотя бы – из более поздней эпохи – как, спрятавшись за монитором от пытливого взгляда начальника, он играл на 486-м в «Civilization».

in the time of chimpanzees I was a monkey

Beck “Looser”

ПРОИСХОЖДЕНИЕ СТИХОВ

Я стараюсь особенно не задумываться о том, как, почему и зачем я пишу. Но в одном я уверен совершенно твердо: чем хуже текст, тем в большей степени я являюсь его автором.

И я не знаю, к какому разряду духов относится тот, кто пишет за меня: крылат он или рогат. И почему он выбрал именно меня. Возможно, еще совсем маленькие дети, которые видят невидимое, заключают договор, но забывают о нем, когда вырастают. Детство ведь плохо помнимо.

Иногда его можно призвать: влюбленностью, чудесным спасением, растительными и синтетическими ядами. Но иногда он не поддается на эти дешевые приманки.

Но когда он/а/о приходит, ошибиться невозможно. Мягко, но властно, он берет тебя за руку и начинает водить ей. Тебе не надо думать – за тебя думают. Ты—принтер Джека, его корейский стилограф, заряженный черным гелем.

Зачеркнутые слова, рисунки на полях, варианты и разночтения – признаки того, что он отсутствует.

Затем в руках остается страница, и ты перечитываешь ее и перечитываешь, как письмо от друга, которого ты считал мертвым. Сам бы ты не смог так написать.

Со временем научишься врать: с удовольствием будешь отвечать на вопросы о том, как пишешь, откуда приходят слова. Тебе будут с удовольствием верить. В конце концов, им хочется надеяться, что этому можно научиться. Но ты знаешь, что научиться этому нельзя. Еще ни одна ручка не научилась писать сама по себе.

Ты не знаешь, кто приходит к тебе – откуда тебе знать, как долго он будет еще приходить? Ведь тебе за жизнь пришлось выбросить немало одноразовых ручек – а если нечто подобное взбредет в голову ему?

Жить, разумеется, можно и без его визитов (ведь многие так живут), но когда он приходит, ты чувствуешь то, что чувствовала первая мать, зачинавшая этот мир.

Отказаться от этого почти невозможно.

НАРКОМАНИЯ

Многие стучатся в запертые двери. Но тут все такое серое и шершавое. Какая разница, куда стучаться?

Самое страшное – сновидения. То ли мертвецы, то ли телевизор забыл выключить. Иногда вот так три ночи подряд. Недавно я понял, что умру. Раньше я это знал, а вот теперь – понял.  Это всегда что-то такое, что случается с другими. Потому что со мной это уже случилось. Иду по улице, гляжу во все глаза, пауков среди людей ищу. У некоторых рубашка вздыбилась – видать новые конечности растут. С людьми лучше не связываться.

Многие стучатся в запертые двери. А я чем хуже? А так мне уже все равно. Внутри-то почти ничего не осталось. Зверь все слопал. В некоторых местах через кожу видно, как кто-то внутри ворочается.

Тараканов я вот раньше не любил. А теперь понимать начал. Я вообще многое понимать начал. Что такое боль, например. Боль – это нормально. И страх – тоже нормально. Когда все это поймешь, мертвецом быть очень даже легко.

Я, кстати, когда-то маленьким был. А вы? Страшно подумать, что из этого вышло.

Кто меня похоронил и когда, я тоже помню. Другие мертвецы, которые умерли до меня. Именно поэтому их все больше и больше. Как тараканов. И у каждого – зверь внутри. Но оживать я все равно не хочу. Нет смысла: похожу, похожу – и снова назад. Что мне там делать-то…