Александр Журбин. Все к лучшему
Александр Журбин — советский и российский композитор, заслуженный деятель искусств РФ, член Союза композиторов, Союза кинематографистов, Союза театральных деятелей и Союза писателей. Автор опер и мюзиклов, камерной, симфонической и эстрадной музыки. А также автор музыки к балетам и кинофильмам.
– Прежде всего, Александр, позвольте вас поздравить с юбилеем, который вы совсем недавно отметили. Вся Москва пестрит афишами фестиваля, посвященного вашему юбилею.
– Этот фестиваль – мое главнoe занятие в эти месяцы. Он начался в октябре и будет идти аж до середины декабря. Это беспрецедентно большой фестиваль. И это то, что меня сейчас занимает больше всего.
– Это уже четвертый фестиваль, насколько я понимаю. И все они были посвящены вашим юбилеям?
– За исключением первого. В 2002 году. Дело в том, что, когда я вернулся в Москву из Америки, возникла идея сделать фестиваль. Название у него было высокопарное – «Возвращение Орфея». Но это не я придумал. Тут был двойной смысл: моя опера «Орфей и Эвридика» и я – как бы Орфей, уехавший когда-то. И опера тоже исполнялась тогда в рамках фестиваля.
Следующий фестиваль, в 2005 году, назывался «Пять юбилеев». В 2010 году – «Музыка, театр, кино». И вот этот – «Все к лучшему». Он включает в себя почти три десятка концертов, спектаклей и творческих вечеров.
Вот такая у меня нехитрая фестивальная биография. Конечно, круглая дата, да. Но еще и то, что за пять лет действительно накапливается какое-то количество нового материала, новые произведения – камерные, симфонические, эстрадные песни, театральные премьеры. И я понял, что все это надо объединять. Ну и еще это прекрасный способ напомнить о себе.
– Прекрасный способ всех пригласить на праздник?
– Да, всех пригласить попраздновать. У меня день рождения отмечался уже раз двенадцать с начала лета, когда я реально родился. Меня уже называют «человек-фестиваль». А Аркадий Инин написал замечательно, что Журбин – это наш «бесконечный юбиляр».
– Название фестиваля «Все к лучшему» выбрали потому, что вы такой оптимист? Или это часть фразы «Что ни делается – все к лучшему»?
– У меня есть песня «Все к лучшему»: «Все к лучшему, все к лучшему, поверь.
Никто не обходился без потерь. Все к лучшему, поверь и не грусти. Быть может, с завтрашнего дня тебе начнет везти». Эта песня впервые прозвучала в фильме «В моей смерти прошу винить Клаву К.». Стихи – моей жены Ирины Гинзбург-Журбиной. Это такой наш девиз, что ли. Конечно, на самом деле это – продолжение известной фразы Фридриха Ницше: «Все, что нас не убивает, делает нас сильнее. Ибо это все к лучшему».
– Прочитала в «МК.ру» про Пятую симфонию, которая прозвучала на открытии фестиваля и «оказалась очень театральной и даже сюжетной». Что «композитор рассказал в ней о жизненном пути человека, которому есть что вспомнить, но еще рано подводить итоги». Это симфония про вас?
– Очень хорошая рецензия была, замечательная. Многие поняли, что это моя биография. Ну, конечно, это не совсем буквально. Евгений Онегин – лирический герой, но это не Пушкин. И Печорин – это не Лермонтов. В этой симфонии тоже есть некий лирический герой, который, может быть, похож на меня, но все-таки не совсем я. Всякая симфоническая музыка имеет некий внутренний сюжет, который композитор часто скрывает. У Чайковского знаменитая Шестая симфония тоже имеет программу. Это очевидно. Там она кончается похоронным маршем… Но Чайковский скрыл эту программу, он ее не обнародовал. Мы можем только догадываться, что он имел в виду. Ну вот этот критик, Екатерина Кретова, – она догадалась.
– У меня всегда возникал вопрос по поводу номера музыкального произведения. Это просто порядковый номер? Вот Джордж Лукас снимал свои «Звездные войны», а потом первый эпизод оказался вдруг четвертым.
– Нет, у музыкантов так не бывает. Симфонии идут в том порядке, в котором ты их пишешь. Хотя были случаи всякие. Например, Густав Малер боялся написать Девятую симфонию, потому что после Девятой симфонии умер Бетховен, то же случилось с Шубертом, Антоном Брукнером, Дворжаком. И Малер дико этого боялся. Поэтому решил не писать Девятую, а просто написать что-то и не называть это симфонией. Он написал «Песнь о земле». А потом все-таки решил написать Девятую. Написал и подумал: ну все, я проскочил. Нет. Начал писать Десятую и умер. Тут есть свои риски.
Я вот написал пять симфоний, как когда-то и планировал в ранней юности. Так сказать, выполнил свою жизненную задачу.
– Вы считаете, 70 лет – это время подводить итоги? Или еще рановато?
– Ну, это зависит не от меня. Природа же – или кто там – чертит мою жизненную линию. В истории музыки бывали разные случаи. Верди – замечательный композитор – примерно в возрасте 60 лет, написав «Аиду» ушел на покой. Сказал: больше писать не буду, надоело, идите к черту. Какое-то время прожил спокойно, действительно ничего не писал. И вдруг лет эдак в 74, будучи сильно пожилым, он вдруг написал две гениальные оперы – «Отелло» и «Фальстаф», две шекспировские оперы. Так что все бывает. Никто не знает, как сложится.
– Мы готовы ждать.
– Но на самом деле я чувствую себя молодым – мальчишкой. Задорным и озорным.
– В чем черпаете энергию?
– Я думаю, что как раз в работе, в семье, в радости жизни. Работа держит. Пока работаешь – ты живешь.
– Я прочитала, что родители у вас были инженеры – то есть люди, никак не связанные с музыкой. Ваш брат, оба ваших сына – все музыканты. На сцене всей семьей выступаете.
– Да, все. У моего брата масса детей – он, в отличие от меня, многодетный, внуков много – и все музыканты.
– Вот как так получилось?
– Кто знает. Какой-то ген залетел. Вообще-то это мама. Папа был очень хороший человек, но он точно был не музыкант, он не мог напеть ни одной мелодии. А вот мама была очень музыкальна. Она пела всю жизнь, ее даже приняли в институт Гнесиных без экзаменов, потому что у нее был голос, поставленный от природы. Но, увы, из этого ничего не вышло. Была война, она уехала в Ташкент, семья, я родился…
– Вы когда-то говорили, что вы русский еврей, живущий в Америке. А сейчас вы русский еврей, живущий в Америке? Или где хочется?
– И в Америке, и в России.
– А почему вы выбрали Америку в качестве места жительства?
– Меня всегда дико влекла Америка. Именно Голливуд, Бродвей. Бродвейские мюзиклы, джаз, рок-н-ролл, фильмы американские. Все, что было лучшее в моей молодой жизни, – это все было из Америки всегда, не говоря уже о джинсах там…
– Журнал «Америка», наверное, тоже.
– Изучал наизусть. Когда-то в журнале «Америка» опубликовали статью о Набокове. И там был его портрет. Очень красивый. Вы не поверите, он до сих пор со мной. Я его вырезал, обрамил и все эти годы таскал за собой. Он был со мной в Америке, он был со мной во всех городах и до сих пор висит у нас в доме.
Вы будете смеяться, но когда я пришел в дом к Булату Окуджаве, у него на стене висел этот же самый портрет. Так что я был всегда таким фаном Америки, как и многие российские интеллигенты, был влюблен в Америку. Хотя совершенно ее не представлял, естественно. А потом, когда началась перестройка, открылись границы понемножку, и первая моя поездка в 86-м году была в Америку. Мы поехали с женой. И она просто сошла с ума: «Ой, я хочу здесь жить! Больше ничего не хочу». Так ее очаровал Нью-Йорк. Еще несколько лет прошло, пока мы туда-сюда поездили, посмотрели все. А потом я получил приглашение на работу.
– Это же был конец 80-х – начало 90-х. Это «Люба-Любонька», «Небоскребы, небоскребы…». Брайтонская мишпуха…
– Это не про нас. Мне часто говорили: «Ну, как ты там? На Брайтоне?» Я говорил: «Ребята, вы с ума сошли?» Это все равно что сказать человеку, живущему в центре Москвы: «Ну, как у вас там, в Тульской области?» Это далеко. Нет, я, конечно, бывал на Брайтоне, у меня до сих пор там много друзей. Но все-таки я житель Москвы. А в Америке мы жили только в Манхэттене. А это совсем другой мир.
– Вы же там русский театр организовали?
– Русско-американский. «Блуждающие звезды». Я взял на себя смелость, поскольку никто другой не решился. Это были счастливые дни. Вы знаете, мы были все увлечены. Мы были все ужасно влюблены в свой театр. Мы были энтузиастами. Все ходили на репетиции – никто не получал ни копейки, и я ничего не зарабатывал. Наоборот – вкладывал свои скромные деньги, чтобы снимать какие-то помещения. И Леночка Соловей, замечательная артистка, была у нас ведущей примой. Борис Сичкин тоже был артистом нашего театра. Он, помните, играл в «Неуловимых мстителях» Бубу Касторского. Объездили всю Америку с этими спектаклями. Должен сказать, я горжусь, что я это сделал. Это был такой период в моей жизни – очень трогательный.
– Что с ним случилось, с этим театром? Он существует?
– Он закрылся. Это, как говорил Путин, «она утонула» – «oн закрылся». Лет через 10 я понял, что борюсь, в общем, с ветряными мельницами. Я думал, что меня заметят, что меня примут, что меня пригласят в Голливуд, на Бродвей. Я приходил, слал письма, звонил. В общем, как у Кафки в «Процессе». Хотел пройти в дверь, которой не существует.
– Для человека творческого всегда нужна востребованность. Хорошо, что вы решили вернуться в Россию.
– В 2002 году я приехал в Россию, и начался новый этап моей жизни. Который до сих пор длится. В общем, я об этом не жалею.
– Вам нравится жить на две страны?
– Я наслаждаюсь такой двойной жизнью. Это очень комфортно. В любой момент сел и уехал. Независимо там – советская власть, российская власть. Условно говоря, ты живешь в Париже и в Нью-Йорке. Тебе надоел Париж – поехал в Нью-Йорк, надоел Нью-Йорк – поехал в Париж. В каждом месте есть своя прелесть и свои недостатки.
– Вам нравится, когда вас узнают на улицах? Вас вообще узнают на улицах?
– К сожалению, да. Это иногда нравится, а иногда нет. Когда ты пришел на премьеру оперы или в театр, на концерт, тебя все узнают, с тобой все раскланиваются – это замечательно. Это приятно, это так и должно быть. А когда ты пришел в магазин с утра купить огурцов и кефира и тебе говорят: «О, Александр Журбин, здрасьте… Дайте мне автограф!» – это совершенно не нужно. Композитор вообще-то не очень публичная профессия. Много вы в лицо знаете композиторов? Если честно.
– Ну, нескольких. По портретам еще…
– У меня была смешная история в Америке. Фестивальный концерт, много народу. И, конечно, меня никто не узнает. В Америке композиторы музыку пишут, а не выступают по телевизору. Ну, может быть, один-два из них… Меня никто не знает, кроме двух-трех человек. Тут ко мне подлетает какая-то женщина. Такая симпатичная, миловидная, довольно молодая женщина, говорит по-русски. «Ой, вы Александр Журбин! Здравствуйте! Я в таком восторге от вашей музыки!» – всякие такие слова говорит. Ну очень приятно. «Идемте, я вас познакомлю с моим мужем». Подходим. Муж ее – американец, настоящий американец, Джим. Она говорит: «Джим, это вот известный композитор» Он так подозрительно смотрит на меня и говорит: «Откуда ты его знаешь?» – «Я его видела по телевизору». – «По телевизору? Он кто, композитор? Что-то странно…» Думаю, он начал подозревать какую-то тайную связь между нами. «Откуда ты его знаешь? Он же композитор! Композиторов никто не знает в лицо.«
Но я не жалуюсь. Я считаю, что моя публичность – это часть профессии. Я хожу часто на светские мероприятия, открытия выставок, вернисажи, премьеры, просто приемы в честь чего-то, балы и так далее.
– А в Лондон часто приезжаете? У нас тут тоже светских мероприятий хватает.
– Я очень люблю Лондон. Но всегда приезжаю с короткими визитами. Был бы очень рад, если бы у меня появился повод поехать в Лондон по работе. Например, сыграли бы мою Пятую симфонию.
– В Королевском Альберт-холле?
– Необязательно. Альберт-холл слишком велик. Достаточно было бы в другом каком-нибудь холле. В Барбикане, например.
Если бы кто-то мною занялся в Лондоне, я был бы очень рад. Но пока, увы, такого нет. Но я и не бегаю. Мне главное, чтобы я писал и чтобы моя музыка звучала.
– Вы с женой прожили вместе уже очень много лет. Много раз говорили, какая она у вас уникальная. Вы прислушиваетесь к ее мнению? Советуетесь с ней?
– Ну да. Конечно, советуюсь. Она слушатель мой первый, и она даже какие-то идеи предлагает, какие-то поправки делает. Но при этом, надо отдать ей должное, ведет себя очень тактично. Не рушит мой замысел.
– Софико Чиаурели в фильме «Ищите женщину» говорила, что «при хорошей женщине и мужчина может стать человеком». Это к вашей жене относится?
– Ну, думаю, что я и до встречи с ней был тоже хорошим человеком. Но в принципе – конечно, да. Брак – это всегда некое очень честное взаимодействие на уровне ментальности, на каком-то духовном уровне. Конечно, мы влияем друг на друга, и мы практически уже сливаемся в одно целое. Мы даже говорим часто одними и теми же словами. Ну это естественно. Жена у меня, надо сказать, очень талантливая, яркая женщина. Она переводчик с немецкого языка. Стихи пишет. Многие мои песни написаны на ее стихи.
– Как композитор, человек с абсолютным слухом, вы, я уверена, легко можете распознать с первой ноты, где фальшь. А в отношениях с людьми легко улавливаете эту фальшь?
– Нет. К сожалению, я часто ошибаюсь в людях.
– В лучшую сторону?
– В лучшую. Я всегда настроен на позитив. Настроен, что все люди, которые меня окружают, никогда меня не обманут. Ну что делать? Мы все ошибаемся.
– Обычно люди видят в других то, что в них самих внутри находится.
Вы, как человек позитивный, видите в людях только хорошее?
– Наверное, так и есть.
– В преддверии Нового года расскажете нашим читателям, как встречают Новый год известные композиторы? Какие-то семейные традиции…
– У нас нет такого. Мы каждый раз по-разному, как получится. Необязательно, чтобы Дед Мороз с ватной бородой приносил тебе подарки. Бывает и такой, совершенно другой Новый год. У нас всякое бывало. Был Новый год во Флориде, когда мы все в плавках купались в море. А был и в морозной Финляндии. Никакой особой такой традиции нет, и я считаю, что Новый год – это такая условность… стрелка переходит на следующий круг. Счетчик, как в такси: щелк! И сразу пошел следующий.
А на этот Новый год у нас планируется… боюсь говорить, чтобы не сглазить… скажем, так, с друзьями…
– Если бы вы писали письмо Деду Морозу с пожеланиями подарков на Новый год, что бы вы для себя включили в этот список?
Художник П.Лесин
– Ну что я могу самому себе пожелать? Американская пословица говорит: «No news is a good news» – когда нет никаких новостей, это хорошо. Я бы хотел, чтобы ничего не менялось. Как моя жизнь течет, так пусть все и будет. Чтобы все шло так, как оно идет сейчас.
Конечно, здоровье. Без него все бессмысленно. Еще чтобы мои творческие силы оставались хотя бы на таком уровне, как они есть. Ну и чтобы, конечно, была счастлива моя семья. Чтобы росли мои дети, чтобы мой сын и его жена получали все, что они хотят. Чтобы набирались сил наши очаровательные внуки. Чтобы моя жена была здорова и так же прекрасна.
– Вы часто говорите, что надо жить активной жизнью, ставить себе цели, двигать их и двигаться дальше. Какую цель вы сейчас двигаете?
– У меня есть несколько планов, замыслов. Чтобы реализовать их, нужно время, нужны силы, нужна нервная энергия. Как сказал Пушкин, «на свете счастья нет, но есть покой и воля». Насчет того, что счастья нет – с этим я согласен. Насчет того, что есть покой и воля – с этим я не согласен. Потому что счастье – это некое движение. Нельзя достигнуть счастья, надо к нему бесконечно двигаться. Если ты чего-то достиг, надо двигаться дальше. В каком-то, может быть, другом направлении, но все время куда-то стремиться. Какая-то перед тобой должна быть цель: малая, побольше, огромная… Надо все время пытаться эту цель достигнуть. Ты должен за ней гнаться до самого последнего момента. Возможно, ты эту цель никогда не догонишь, как Ахилл не догонит черепаху. Самое главное – не останавливаться…
