Юрий Темирканов: настоящая музыка обращается к душе человека

 

Судьба благосклонна к Юрию Темирканову – ведь всемирно известному дирижеру посчастливилось работать и дружить с настоящими звездами классической музыки, танца и литературы – Мстиславом Ростроповичем, Иегуди Менухиным, Гидоном Кремером, Рудольфом Нуриевым, Альфредом Шнитке, Майей Плисецкой, Иосифом Бродским. Проработав во многих городах и странах, он на протяжении уже многих лет хранит верность Петербургу.

Юрий Хатуевич, вы поработали со многими оркестрами Америки, а теперь переехали в Европу. Отличаются ли программы в зависимости от страны?

В принципе нет. Мир стал таким маленьким, что даже мировые вкусы стали схожими. К сожалению, нивелируется исполнение, оркестры стали более или менее похожи друг на друга. Раньше коллективы разных континентов очень сильно отличались манерой игры, репертуаром, а теперь мы сделали земной шар маленьким.

Современная молодежь интересуется классической музыкой или предпочитает только рок, попсу?

Это касается не только молодежи, но и всего общества. Массовая культура хлынула на нас, забила, захватила весь мир. Даже японская молодежь, к сожалению, стала похожа на европейскую: имеет те же привычки, пристрастия, так же одевается. Массовая культура опасна для человека. Она не взывает к духовности, к душе – напротив, она будит в человеке примитивные чувства, оглупляет. Здесь не надо думать, не надо переживать, не надо мучиться душой. Это опаснее, чем атомная война.

А настоящая культура, которая держит человечество на плаву, всегда была не для всех. Это только коммунисты хотели «искусство – в массы». Оно, конечно, для народа, но настоящих ценителей всегда было мало. Они всегда впереди, они всегда в авангарде и ведут человечество. Таких людей сейчас становится все меньше и меньше.

 

Вы работали с такими потрясающими людьми, как Ойстрах, Мравинский. Поделитесь впечатлениями. Это целая эпоха. Люди, которые стали легендами.

Мне повезло. Всех даже перечислять неловко. Невозможно не упомянуть о большой потере, которую недавно понес весь музыкальный мир, – об уходе из жизни Ростроповича. Эта потеря особенно существенна для России. Я думаю, что Ростропович – это последний гениальный музыкант нашей страны. С его уходом закрывается не только музыкальная, но и духовная страница. Он был великим музыкантом, великим гражданином и необыкновенной личностью, украшением нации. К сожалению, он ушел. И никто никогда его не заменит.

Вам довелось работать вместе. Сложно приходилось?

Да, мы выступали вместе. С ним было очень просто. Неприятно и тяжело работать с малоталантливыми людьми, с людьми, которые не уверены в себе, которые тщатся изобразить из себя что-то значимое. А тот, кто по-настоящему велик, ничего не строит, ничего не придумывает, кто настоящий, – с ним легко. Наверняка таким был Чайковский, такими были Шостакович и Ростропович.

Вы постоянно путешествуете. Где же ваш дом?

Мой дом – Петербург. Всегда был, есть и будет, пока я жив. Я совсем мальчиком приехал в Петербург, выучился, стал работать.

Восемь лет назад в Петербурге вы основали рождественский фестиваль «Площадь искусств». Расскажите об этом.

Из всех замечательных городов мира только в Санкт-Петербурге на одной площади вы найдете филармонию, Русский музей, оперный театр, Этнографический музей, Драматический театр и даже кафе «Бродячая собака», где когда-то собирались поэты. Было бы просто грешно не сделать фестиваль на такой площади. Мы представляем не только музыку, но и драматический театр, и балет, и оперу. А в Петербурге это особенно подобающе, потому что сейчас наступило время, когда можно думать о возрождении города, ведь русская культура – это Петербург. А если возрождать город, почему бы не дать бал? Это стиль Петербурга. В рамках фестиваля в Юсуповском дворце устраиваем роскошный новогодний бал. Во дворе дворца, где когда-то добивали Распутина, мы устраиваем фейерверк, представления. Все получают шубы, льется водка, предлагается капуста, а в самом дворце проходит изысканный ужин.

 

Вам нравится Лондон?

У меня здесь дом, и я провожу в Лондоне достаточно много времени. Конечно, это столица, мировой город, где в любое время года можно найти практически все – замечательные концерты, потрясающие спектакли, невероятные выставки. Но больше всего я люблю Рим. И Италию. Я отношусь к Лондону с огромным уважением, а любовь отдаю Италии.

Есть ли у вас ученики?

Нет. Мне некогда учить. По-моему, педагогика – очень ответственная штука. Если молодой музыкант поручает тебе свою судьбу, нужно относиться к этому очень серьезно и нельзя, как многие делают, иногда появляться в классе, делать несколько замечаний… Это не учеба.

Есть ли у вас любимые произведения, композиторы?

Я редко хожу на концерты, потому что в отличие от тех, кто покупает билет, для меня концерт – это работа. Крайне редко случается, что я прихожу в концертный зал и забываю, что я – профессионал. Я дирижирую только то, что мне нравится. Когда мне что-то не нравится, я забываю, как действовать дирижерской палочкой. Были случаи в жизни, когда приходилось дирижировать то, что не нравилось, так вот я все время стоял и думал, когда же это кончится, потому что я всех обманываю. (Смеется.)

 

Расскажите о своем отношении к современной классической музыке.

К сожалению, 99 процентов музыки, написанной сегодня, к музыке, строго говоря, никакого отношения не имеет. Может, я несколько старомодно буду говорить, но музыка, которая не обращается к моей душе, – это не музыка. Музыка вообще обращается не к разуму человека, а к его душе. Если я пришел на концерт и эта музыка меня не тронула, то это много нот, собранных вместе. Так, для кино, для сопровождения.

Ситуация напоминает мне посещение выставки современного искусства. Когда я вижу: стоят люди и делают вид, что размышляют над абстрактной картиной, они прячут свою малообразованность вместо того, чтобы сказать «г…о». Если человек образован и у него есть духовная связь с прошлым, то его надуть нельзя.

Я считаю, что жанр классической оперы погиб, его практически не существует. Дело в том, что происходящее на сцене не имеет отношения к музыке. Если в «Риголетто» действие происходит на планете обезьян, 90 процентов людей скажут: «Смело», а смелость к происходящему не имеет отношения. Все мучаются, терпят, никто не может сказать: «Г…о же! Отдайте мне деньги. Я потратил время». Оперных режиссеров сейчас нет, эта профессия скончалась. Берут режиссеров из драматических театров, но они не знают, что ставить, потому что есть понятие «музыкальная драматургия» – все, что я увижу, должно исходить из того, что я слышу. Приходит режиссер – и Чайковский будет сопровождать его фантазию? Он превращает гениальную драму Чайковского в помойку. Я достаточно современный человек, и когда я смотрю на Венеру Милосскую, мне кажется, что она толстовата для меня. Если у меня не хватает ума, воспитания, образования посмотреть на это глазами того времени, того мастера, который ее точил, то мне она покажется толстоватой, я подумаю: надо отбить немножко. Давай «отстучим». А в опере можно «отстучать»! Поправить Чайковского! Дирижируя, я много думаю, что переживал Чайковский в этот момент, что он хотел сказать. И поскольку я знаю музыку, то, что я вижу, стараюсь точно приблизить к первоначальному замыслу.