Художник, он же музыкант
Два музыканта, два бизнесмена, две страны. Времена идут, а их слава не уменьшается. Имя Андрея Макаревича известно всем российским любителям музыки.
Говорят, великая личность рождается один раз в десять лет. Не знаю, относится ли гость нашего журнала к сонму великих, (это определят время и потомки), но то, что это личность неординарная – думаю, не будет оспаривать никто. Музыкант, поэт, художник, композитор, кулинар, телеведущий и многое другое – это Андрей Макаревич. А самое главное в его творчестве – все, что бы он ни делал – все на высочайшем уровне мастерства и таланта.
У вас миллионы поклонников по всему миру. Когда вы почувствовали себя музыкантом, когда написали первую музыку?
Теперь уж точно и не помню. Помню, что еще в школе сочинял какие-то смешные стишки, бренчал на гитаре дворово-костровые песни, на которые вдохновляла особая московская атмосфера. Я не задумывался о музыке – я жил с нею. А в старших классах, как все советские юноши и девушки, помешался на «Битлз». Видимо, это и определило мою дальнейшую судьбу. В 1969 году придумали с друзьями «Машину времени», влезли в нее и не вылезаем до сих пор.
Когда решили серьезно заняться музыкой, думали ли о том, что она станет главным призванием в жизни?
Когда тебе 19 лет – о будущем не очень задумываешься, просто живешь. И представить, что в 86-ом все так повернется – такого «счастья» я себе представить не мог. Пришлось, как говорят, «перестраиваться», принимать новую жизнь в том обличье, в каком она предстала перед тобой после оголения потаенных уголков, долгие годы скрываемых под покровом благополучия.
Кстати, о «Машине времени». Почему такое название? Это что, было стремление перенестись в будущее?
Ничего подобного, с Гербертом Уэллсом это никак не ассоциируется. Просто хотелось громкого названия, чтобы оно отличалось от названий существующих в то время групп и несло какую-то особую энергетику. Никакого информационного подтекста в нем нет.
Я помню ваши первые песни – они были для нас, слушателей, каким-то откровением. Затаив дыхание слушали, как вы пели: «…все они марионетки…» Эти слова ассоциировались с нашей жизнью, и мы видели в них определенный подтекст.
Каждый человек по-своему воспринимает «схваченную» им фразу. Поэтому мне трудно судить – подтекст это или надтекст. Я не люблю всякие литературоведческие экзерсисы. Трудно определить границу между текстом и подтекстом, почувствовать, где кончается текст и начинается подтекст. Я никогда не ставлю определенной задачи и не составляю никаких планов – сочиняю так, как сочиняется, пишу так, как пишется, пою так, как поется. А уж слушатель сам «просеивает» то, о чем мы поем.
«Машина времени» – единственная группа, где поют все, от клавишника до бас-гитариста.
Группа потому и называется группой: все люди, которые в ней собрались, хорошо поют. Нам в «Машине времени» хотелось сохранить битловскую атмосферу, когда каждый – боевая единица.
Вы – автор почти всех песен, которые поет «Машина времени». Что рождается сначала – стихи или музыка?
Что касается – музыка или стихи, то тут как когда, это зависит от душевного настроя. Иногда песня начинается с мелодии, к которой потом «привязывается» какая-то строчка стиха. Или наоборот: вспоминаешь строчку стиха и вдруг слышишь к ней мелодию. В каждом случае по-разному.
Я знаю, что, как поэт, вы очень внимательно относитесь к словам. Поэтому для вас не будет открытием, если я скажу, что на нашей эстраде много песен с невнятными, а то и пошлыми песнями. Откуда это и почему?
Это нужно у них спросить – авторов, музыкантов, певцов. Это их проблема. Я же этого не делаю. Народ это ест, он очень легко зомбируется, а ТВ и радио этим пользуются. Была бы задача, а навязать народу можно все что угодно. Кому-то нужно пускать в массы такой товар. Он приносит деньги, а денег хочется всем. Особенно в стране, где на протяжении 70 лет никто не понимал, что такое деньги, и теперь как с цепи сорвались. Я имею в виду творческих работников, которые, к сожалению, клюнули на эту удочку. Пройдет время, все это устаканится, и люди искусства поймут, что кроме денег есть понятие реноме, чести, достоинства.
Вас ассоциируют с «Машиной времени». И вдруг в 2002 году появляется «Оркестр креольского танго», где звучат джаз, блюз, босса-нова, румба. В «Батальном полотне» мы слышим тот самый «флейты голос нервный», а в «Молитве» – многоголосый хор. Как возникла эта идея?
С «Машиной времени» мы как бы удовлетворяем запросам ностальгирующей эмигрантской души. Но мы никогда не были коллективом виртуозов-исполнителей, нас просто любят за наши песни. Захотелось создать музыку, которая по диапазону была бы шире, чем «Машина времени». Я с детства любил джаз, и когда появилась возможность делать музыку с настоящими джазовыми музыкантами – это был подарок небес. В Оркестр вошли сильнейшие молодые музыканты. Я пишу для группы музыку, слова. Но репертуар и направление действительно другое, хотя аудитория иногда пересекается. Тем не менее «Машина времени» и Оркестр – абсолютно разные коллективы, да и весовые категории разные: у «Машины…» 36-летняя история, а Оркестру всего 4 года…С «Оркестром креольского танго» мы еще мало гастролировали, но у него большой потенциал: очень мощно звучит язык джазовой импровизации второй группы, которая является интернациональной; колоритны и зажигательны импровизации на латиноамериканскую музыку. Думаю, что со временем Оркестр станет не менее популярным и любимым, чем «Машина времени».
Ваш отец был талантливый график, преподаватель Московского архитектурного института. Это оказало влияние на то, что вы учились в архитектурном?
Да, он оказал на меня большое влияние. Тогда я этого не понимал. Ведь я с детства впитывал в себя то, что происходило вокруг.
Насколько вы видите свое отражение в сыне?
Он очень похож. Безумно. Играет на барабанах, поступил в театральный. Творческий ребенок. Я тоже похож на своего отца.
Стиль вашей графики похож на стиль вашего отца?
Абсолютно другое. Я начал рисовать женские портреты. Ни с того ни с сего начал. Узнал недавно, что отец стал делать это то же в том же возрасте. Генетика. Технику я у него подсматривал, но потом переработал, развил несколько. Рука у него была другая, на мой взгляд более совершенная. Он был фантастический рисовальщик, делал прекрасные шаржи. Он использовал смешанную технику, которая допускает абсолютно все. Поэтому под рукой должны быть и тушь, и краски, и масса всяких других вещей. Отец любил пользоваться такой техникой, а я усиленно это развил. Правда, в те времена, когда работал отец, даже ему, как члену Союза художников, трудно было доставать хорошие краски. Была закрытая “лавка”, и когда туда что-то приличное завозили, выстраивалась очередь из членов союза, и все разбиралось моментально.
Вы любите необычную по фактуре бумагу?
Фактура бумаги задает настроение. Иногда сюжет от чего-то отталкивается. Идеально белая и гладкая бумага не такая живая. Бумага с вкраплениями, неровностями дает вдохновение. Когда бываю в Штатах, захожу в специальный магазин с разными сортами бумаги – фактурной, ручной работы, с вкраплением чего угодно: лепестков, соломы, газеты… И привожу оттуда рулон, который в состоянии унести. Я могу использовать оберточную бумагу, картон да еще массу неожиданных вещей.
В Манеже была ваша выставка «50 женщин Макаревича». Немного интригующее название.
Вполне буквальное название. Каждый видит то, что хочет видеть. Это не обязательно реальные образы. Это просто 50 женских портретов. Это было условное название — не более того. Мне исполнилось пятьдесят лет в тот год.
Жалко расставаться с картинами?
Сначала мне было жалко продавать свои работы каким-то незнакомым людям. Особенно если он придет и выберет самую лучшую вещь. Но потом я понял, что это лучший способ заставить себя что-то делать дальше. Место освободилось – и продолжай.
Вы выделяете на рисование время?
Я выискиваю время. Если случайно оно оказывается – большое счастье.
Рисование и музыка в вашем творчестве связаны?
Я слушаю музыку, когда рисую. Джаз какой-то хороший. Может, Эллу Фитцджеральд, Рэя Чарльза.
Как появилась идея программы «Смак». Не боялись, что образ ведущего затмит ваше творчество?
Плевал я на образы. Я никаких образов не придумывал специально. Я занимаюсь тем, что меня интересует. Не пляшу под чью-то дудку. Я никому ничем не обязан. Нет ничего приятней, чем разрушить какой-то образ о себе, тем более, если он не полный и не верный.
А почему именно кулинарная программа?
Я приглашал известных людей на кухню, потому что кухня – для российского человека самое привычное место для разговоров. Меня кулинарная составляющая волновала меньше всего. Им легче там было раскрепоститься. А чтобы руки было куда девать – вот, пускай готовят. Кому-то может интересней на сковородки смотреть – пускай. Программа эта была ноу-хау, в мире таких больше нет. Задача была – дать звездам разговориться. Почувствовать себя как дома. Я не знал всех этих людей, не сочинял вопросов, мне не писали сценариев, я не беседовал с ними предварительно о жизни. Мы встречались прямо перед камерой.
Всегда удавалось разговорить людей?
Люди разные. Кто-то легко идет на контакт. Кого-то не остановишь, кого-то не заткнуть. Но они приходили подготовленными. Ведь по ТВ они уже видели эту программу.
Программы «Смак» не существует около года. Сейчас идет программа «Три окна». Это переходный для меня период. Приходится балансировать между рейтингом для канала и тем, что мне интересно. Рейтинг каналу дает «Смехопанорама», чемпионат по футболу, был «Смак». Но он так мне надоел. Мне интересно было снимать про путешествия, и рейтинг пошатнулся. Мы сами воспитали аудиторию так, что в этот день и время суток она хочет видеть сковородки. За 12 лет «Смака» образовалась аудитория, состоящая из домохозяек достатка ниже среднего, возраста выше 50, кому неинтересны путешествия на далекие острова, с погружением в глубины океана. Канал не дает времени, чтобы эту аудиторию перевоспитать. Когда падает рейтинг, они хватаются за голову, так как падают расценки на рекламу. Я сижу на двух стульях, но и программу «Три окна» закрою зимой. Если захотят вернуть «Смак» – сделаем, но только не со мной. Я не отказываюсь от роли в какой-то передаче, но нужно придумать что-то интересное для меня и зрителя.
У вас есть своя продюсерская компания.
Проект перерос в большую компанию, где я являюсь президентом. Сейчас она называется «Наш взгляд». Компания моя, помимо “Смака” производит еще телециклы: “Шедевры Русского музея”, “Сокровища Кремля”, “Истории Эдуарда Радзинского” и др. Есть несколько кулинарных историй – с Долинским, например, и “Три окна”. Их производством занимается мой партнер Николай Билык. Мы делаем и документальные фильмы. Подняли и отреставрировали «Бригантину». Снимаем программу о подводном мире. Воспитали замечательного оператора, он недавно был номинирован на «Тэффи» за лучшие подводные съемки. Есть чем гордиться! Я какое-то время занимался подводной фотосъемкой, но потом пообщался с профессионалами и понял, что либо надо заниматься этим серьезно, либо уходить.
Расскажите о бригантине, которую вы подняли со дна Днепра.
С бригантиной – это приятно. Приятно, что получилось. Когда мы это затевали, я делал вид, что это все легко. Надо было найти 200 с лишним тысяч. Теперь она стоит под крышей, а дальше пусть ею реставраторы занимаются.
Вы постоянно генерируете идеи и новые проекты. Откуда берете на это время?
Это сложно. Приходится увязывать с другими планами.
Почему не стали продвигать работу в кино?
Чем-то надо жертвовать. Пришлось выбирать. Хочется быть режиссером – тогда надо на год от всего остального отказаться и только потом выяснится, какой я режиссер. Зачем? Не стоит задача пометить каждый кустик. Как-то продюсировал телесериал и понял – это не мое. Невозможно, чтобы и клиент, и заказчик были довольны, и кино хорошее было.
Чье мнение вам интересно, к кому прислушиваетесь?
В первую очередь к музыкантам нашей команды. Мы все делаем сообща. Я приношу песню в одном виде, выходит она в другом. Иногда это болезненно. Но у нас есть правило, работаем, пока всем безоговорочно не понравится. Каждый может предложить что-то изменить в плане музыки и аранжировки. В плане стихов они мне доверяют.
Последнее слово за вами?
Конечно, когда человек что-то сделал – нарисовал, написал, придумал, то ты ждешь только одобрения, а не критики. Ты положил на это какой-то кусок жизни и хочешь услышать похвалу. Творческие люди это понимают, так как занимаются тем же самым. Раскритикуешь – потеряешь друга. Какой смысл? Это должно происходить в деликатной форме. Мне интересно мнение нескольких человек – Бориса Гребенщикова, Леши Кортнева, Макса Леонидова, Миши Генделева. Друзья мои устроены таким образом, что дают советы только тогда, когда их об этом просят. Если я спрашиваю мнение — значит, оно мне интересно. Это не значит, что я ему буду следовать, просто я хочу сравнить свои ощущения с ощущениями человека, которому доверяю
Зависть окружающих – нормальное явление для успешного человека?
Завить – я ее не вижу, это происходит за моей спиной. Сам я не испытываю этого чувства. Некому было завидовать. Я, может, вижу искаженную картину мира. Мне кажется, что у меня прекрасная жизнь, много товарищей. А что там происходит за спиной – мне не очень интересно.
А критика?
У нас в стране нет квалифицированной музыкальной критики. Все это желтого цвета, бульварные сплетни. Я достаточно строго отношусь к тому, что делаю и выношу на суд публики. Это мой собственный контроль, которого мне достаточно. Если мне интересно чье-то мнение, я подойду и спрошу. Все остальные меня мало интересуют. Я вижу, что люди приходят, заполняют залы. Значит, кому-то интересно.
Что у вас в планах?
Мы начинаем с «Машиной времени» работать над пластинкой в Лондоне, на Эбби роуд. Хочется себя битлами ощутить. С «Оркестром креольского танго» делаем пластинку в России. Предлагают сниматься в фильме в роли музыканта. Не знаю, нужно ли мне это.
