Театр Бориса Эйфмана, или Трагедия языком балета
Лондон удивить сложно, тем более театральный. И вот в апреле в Лондоне впервые пройдут гастроли Санкт-Петербургского государственного академического театра балета Бориса Эйфмана. Что напишут лондонские критики о театре, который уже около 40 лет восхищает российских балетоманов? В советские времена его постановки были новым словом в балете. Уже первая постановка Эйфмана, дипломная работа на балетмейстерском отделении Ленинградской консерватории, балет «Гаяне» на музыку А. Хачатуряна, наглядно показала, что Эйфмана ждет блистательное будущее. Работая хореографом в Академии русского балета им. А. Я. Вагановой, Борис Эйфман поставил несколько спектаклей. А когда в 1975 году на сцене Кировского театра состоялась премьера «Жар-птицы» на музыку И. Стравинского, вся страна узнала имя молодого хореографа. В 1977 году Борис Эйфман создал свой авторский театр. В театре было создано более 40 балетов. Особенностью постановок стала передача танцем глубоких психологических процессов, происходящих с героями балетов. Эйфман стремится показать экстремальное состояние человека, считая безумие своих героев не болезнью, а их способностью проникнуть в другие миры.
Борис Яковлевич, в репертуаре вашего театра более 40 балетов, в Лондон вы привозите два балета – «Анна Каренина» и «Онегин». Почему выбор пал именно на эти балеты?
«Онегин» и «Анна Каренина» – наиболее успешные спектакли театра последних лет, ставшие во многом квинтэссенцией наших длительных художественных поисков. В этих балетах наиболее полно отразилась творческая индивидуальность театра, присущее нам стремление расширить возможности тела как удивительного инструмента познания внутреннего мира человека. Кроме того, и «Онегин», и «Анна Каренина» поставлены по мотивам великих шедевров русской литературы, гениально зафиксировавших неповторимость мистической русской души, русского характера. Рады, что имеем возможность показать лондонским зрителям спектакли, которые с огромным успехом были представлены на лучших театральных площадках мира.
Существуют другие постановки этих балетов: «Анна Каренина» Алексея Ратманского на музыку Щедрина, «Онегин» Джона Кранко. Чем отличаются ваши постановки от других?
Проводить глубокий сравнительный анализ сценических произведений – работа театральных критиков. Наши спектакли собирают полные залы в различных частях света – от Америки до Азии. Это означает, что зрители получают удовольствие от наших постановок – эмоционально ярких, философски глубоких, драматических. Развивая наше творчество на базе традиций отечественного психологического театра, мы даем зрителю главное – глубинное эмоциональное потрясение, катарсис. Также хочу подчеркнуть, что в наших спектаклях мы не иллюстрируем хрестоматийные литературные сюжеты, а стремимся выразить то, что можно передать только при помощи языка тела, открыть неизвестное в известном.
Ваша постановка «Онегина» осуществлена на музыку Петра Чайковского и Александра Ситковецкого, классика и современного композитора. Что дало вам такое сочетание при постановке танцев?
Мне кажется, такое неожиданное музыкальное сочетание стало очень точным отражением той парадоксальной культурной среды, в которой мы все существуем на протяжении последних десятилетий. И в это причудливое эклектичное пространство погружены герои моего «Онегина», живущие в современной России и мучительно пытающиеся обрести свое подлинное «Я».
В основе всех ваших балетов – произведения, в которых происходят глубокие психологические изменения героев («Карамазовы», «Чайка», «Каренина», «Идиот», «Мастер и Маргарита»). Как вам удается передать их переживания и трагедии в танце в ваших постановках? Что для вас является самым главным в танце?
На протяжении уже многих десятилетий я занимаюсь исследованием человеческой души и мира людских страстей на балетной сцене. Все это время я совершенствую и развиваю тот уникальный художественный инструментарий, который дает мне древний и воистину магический язык – язык тела. С его помощью можно приблизиться к самым сокровенным тайнам человеческой психики. Именно поэтому меня интересуют серьезные драматургические сюжеты. В этом уникальность наших постановок.
Чем вы руководствуетесь при выборе темы для будущего балета?
Тут существует один-единственный критерий: тема нового спектакля должна быть мне интересна. Более того, она должна мучить меня, преследовать, провоцировать на самые неожиданные эксперименты. А вообще, не столько я выбираю темы новых работ, сколько темы выбирают и находят меня самого. Подчас невозможно описать и точно зафиксировать, как и почему возникает тот или иной замысел. Это мистерия, таинство.
В России существует прекрасная знаменитая школа классического балета. К вам приходят воспитанники этой школы. Насколько сложно научить их двигаться, танцевать и думать по-другому?
Очень сложно, это огромная проблема. Есть множество артистов с безупречной техникой и превосходными внешними данными, которые, однако, никогда не смогут исполнять наш репертуар. Дело не в выучке и не в психомоторике, а в душевной конституции, творческой мотивации, менталитете. Нам нужны особые артисты, способные сочетать высокое исполнительское мастерство и стилистическую вариативность с полной драматической самоотдачей, глубоким психологизмом. Находить таких универсальных исполнителей все труднее и труднее.
Когда говорят про какой-то знаменитый театр, вспоминают прославленных балерин и танцоров. Мариинка – Лопаткина, Вишнева, Большой – Плисецкая, сегодня – Захарова. Какие артисты стали синонимом театра Эйфмана?
Если перечислять фамилии всех тех артистов, которые стали соавторами моих работ, начиная с 1970-х годов, потребуется не один час. Поэтому могу лишь отметить, что я безгранично благодарен всем, кто был рядом и вместе со мной посвящал себя служению Терпсихоре, создавая наш уникальный балетный репертуар, завоевывая мировое признание.
В советские времена, в 70-е годы, когда вы начали свой творческий путь, вы были единственным, кому удалось создать собственный театр и ставить собственные балеты. Как вам удавалось сопротивляться всем видам цензуры и запретам, которые существовали в те годы?
Мне всегда помогали две вещи: искренняя любовь зрителей и непоколебимая вера в свою творческую миссию, в верность выбранного пути. Собственно, все это поддерживает меня и сегодня, потому что ни в один из исторических периодов нашему театру не приходилось легко.
В 70-80-е годы вы ставили композиции на музыку групп Yes «Искушение» и Pink Floyd «Двухголосие». Были ли у вас в последние годы постановки на рок-музыку?
Балет «Онегин» поставлен, как мы уже с вами обсуждали, на рок-музыку Александра Ситковецкого. Считаю, что Александру удалось необычайно ярко передать в ней атмосферу и дух постсоветского времени.
В 70-80-е годы, до первых поездок за границу, были ли вы знакомы с творчеством Мориса Бежара, Уильяма Форсайта и других современных хореографов?
Практически нет, поскольку до определенного момента мы все существовали в условиях культурной
и информационной изоляции. И это стало для меня не столько драмой, сколько благом: я изначально ориентировался не на господствовавшую в мире художественную конъюнктуру, а исключительно на собственную интуицию, реализуя посланный мне судьбой творческий потенциал. Я никогда не знал проблем, с которыми столкнулись многие современные российские хореографы, вынужденные сознательно или подсознательно ориентироваться на образцы западного искусства. Я же развивал те ценности, которые дали мировую славу русскому балетному театру.
Были ли у вас кумиры, чьими постановками вы восхищались?
Я могу назвать немало мастеров – от Баланчина до Якобсона, – работами которых я восхищаюсь. Памяти великого Якобсона посвящен мой новый балет «Роден».
Эта постановка посвящена творчеству великого скульптора и истории любви Огюста Родена и его ученицы Камиллы Клодель. История для балета написана вами. Почему вы выбрали именно эту историю? Чем она взволновала вас?
Познакомившись подробнее с историей жизни и любви двух скульпторов, я увидел в ней немало тем и смысловых линий, волнующих меня самого. Прежде всего это мотив жертвенного творческого труда, полного самоотречения, страшной цены, которую должен заплатить художник за великие свершения. Мне было интересно погрузиться в тот страшный водоворот страстей, творческой ревности, отчаяния и безумия, который представляла собой драматичная связь Родена и Клодель.
Пластика скульптур Родена потрясающая, ими можно любоваться часами. Но в балете вы не используете его скульптуры. Почему?
Это был сознательный шаг. Я не стремился проиллюстрировать творческое наследие Родена и Клодель – «оживлением скульптуры» балет увлекается уже несколько столетий. Куда важнее проникнуть в самую суть эмоциональной и духовной жизни скульпторов, понять руководившие ими мотивы. Внимательный зритель без труда увидит в нашем балете отсылки к таким шедеврам, как «Вечный идол», «Врата ада», «Вальс», «Клото». Но мы не оживляем и не копируем творения Родена или Клодель, а исследуем пластическую и эмоциональную стихию, в которой существовали эти мастера.
Борис Яковлевич, вы на протяжении более 15 лет ездили на гастроли в Америку, и театр там прекрасно принимали. Это ваш первый приезд в Англию. Есть ли какое-то волнение, как вас примут публика и критики?
Впервые в истории нашего театра состоятся большие гастроли на одной из наиболее престижных лондонских сцен – в London Coliseum. Да, все очень волнительно. Надеюсь, что искушенные и проницательные британские любители балета смогут понять и принять наше искусство, получить незабываемые впечатления от встречи с ним.
