Сэтчмо: Луи Армстронг и его труба
Если бы Луи Армстронг родился в эпоху Инстаграма, он бы наверняка выкладывал селфи с трубой, ролики с безумным скэтом и вечно сияющей улыбкой. Этот человек не просто пел и играл. Он выдыхал джаз, как дракон выдыхает огонь, только вместо разрушения сея добро, свет и немножко безумия. Луи Армстронг был не просто музыкантом, он был культурным землетрясением с трубой в руках.
У него было много имён. Друзья называли его Сэтчмо, Сэтч, Попс. Газеты путались: то Луис, то Луи. Но сам он в интервью однажды сказал: “Луи, если вас это не напрягает”. Впрочем, и это не важно. Главное — как он звучал. А звучал он так, что даже камни мостовой начинали притопывать.
Родился он в Новом Орлеане, прямо в сердце бедности, в районе, где будущее продавали оптом за пятак. Его первое музыкальное образование — уличные парады и шумные бордели. Настоящая школа джаза. Первый корнет он получил в исправительном заведении, куда угодил за шалость с пистолетом. Не самая очевидная точка старта для великого артиста. Но, видимо, звёзды над Луизианой тогда как раз решили сыграть блюз.
В молодости он работал развозчиком угля, грузчиком, торговцем газет. Музыка была хобби на выживание. Его заметил Джо “Кинг” Оливер — настоящий гуру джаза, и позвал к себе в Чикаго. Там Луи понял: можно не просто играть, а играть так, что люди будут замирать и разевать рты от восторга.
Он первый, кто превратил джаз из коллективной импровизации в искусство сольного выступления. До него все играли как стайка воробьёв — вместе и одновременно. Луи вышел вперёд, засвистел, закукарекал, затрубил, и мир вдруг понял, что соло — это не эгоизм, а магия. Его труба была как телескоп Хаббл: заглядывала в неизведанное.
И голос. Его хриплый, грубоватый, но абсолютно узнаваемый тембр звучал так, будто гравий научился петь. По легенде, он повредил голосовые связки в детстве и потом просто подружился с этим звуком. Он не пел, он как будто шептал миру сказки под дыхание.
Луи Армстронг стал первым афроамериканским музыкантом, который в 1936 году снялся в голливудском фильме с приличным гонораром и без роли стереотипного слуги. Потом были съёмки с Бингом Кросби, Дэнни Кеем и даже Грейс Келли. Его любили все — и богема, и рабочие кварталы, и президент Трумэн.
Он объездил полмира. В Советском Союзе его называли “Послом джаза” и слушали тайком по ночам. В 1955 году, когда он прилетел в Европу, его встречали как рок-звезду. Там, где ступала его нога, джаз расцветал как одуванчик.
Он играл и в Каире, и в Гане, и в Тель-Авиве, и в Варшаве. Однажды на концерте в Африке от вибраций его трубы лопнул бокал шампанского на столе у министра культуры. Министр, к слову, был в восторге.
Он коллекционировал магнитофонные записи. В гостиничных номерах Луи записывал всё — разговоры, звуки улицы, репетиции. Архив сохранился, и сейчас это — документальный джазовый дневник эпохи.
У него была привычка — носить с собой бумажные салфетки, потому что часто вытирал пот со лба во время выступлений. Их потом подбирали фанаты и хранили, как святыни.
Он вел дневники, в которых рассказывал не о славе, а о том, как варил красную фасоль и как провёл день. На обложках рисовал шаржи на себя — с трубой, с улыбкой, иногда с мороженым.
Мороженое — его слабость. Он ел его килограммами и уверял, что это лучшее средство от усталости. В его холодильнике всегда стояли ванильные рожки.
Письма Луи Армстронга — отдельный жанр. Он писал с юмором, с ошибками, но невероятно тепло. Одно из писем было адресовано своей собаке, по имени Спанк. В нём он жаловался на менеджера и приказывал не лаять по ночам.
Он был безумно пунктуален. Мог опоздать только один раз в жизни — на свой собственный похоронный марш, да и то лишь на несколько минут. Джазмены, провожавшие его в последний путь, несли не траур, а ритм.
Список его гастролей читается как маршрут большого тура планеты Земля. Аудиенция у Папы Римского, джем в гардеробной Белого дома, импровизация в ангаре аэропорта Токио. Всё это — об одном человеке.
Он был первым, кто пел “What a Wonderful World” — ту самую, которую теперь ставят под свадебные видео, фильмы о дружбе и трогательные моменты с животными. Но когда песня только вышла, она не понравилась американским радиостанциям. Им не хватало в ней драйва. Её оценили во Франции, потом в Британии, и только спустя годы Америка осознала, что это гимн человечности.
Армстронг никогда не умничал на сцене. Он не объяснял, что такое синкопа или блюзовая гамма. Он просто играл. Люди хлопали, смеялись, плакали. И этого было достаточно.
У него была жена, Люсилль, с которой он прожил до конца жизни. Они познакомились, когда она была танцовщицей в театре. Он — уже звезда. Она — та, кто умел готовить фасоль так, что музыканты приходили к ним домой с чемоданами. Не на час — на неделю.
Луи Армстронг однажды сказал: “Если ты играешь джаз и тебе не весело — значит, ты делаешь что-то не так”. Эту фразу теперь пишут на стенах клубов и в школьных методичках.
Он мечтал стать комиком. Иногда прямо во время концерта рассказывал анекдоты. Один из любимых: “Почему я всегда улыбаюсь? Потому что я знаю, что сейчас будет соло на трубе, и это будет хорошо”.
Он не любил говорить о расизме, но однажды всё-таки сорвался, когда власти США не пускали чернокожих детей в школу. Сказал, что правительство ведёт себя хуже, чем Советский Союз. Это стоило ему тура, но принесло уважение.
До конца жизни он писал на старой машинке. Его письма, речи, мемуары — всё было отпечатано с ошибками, но с душой. На клавише “А” не было колпачка — он её нажимал чаще всего.
И если бы его спросили, что важнее — техника или чувство, он бы ответил: “Если ты не чувствуешь, не играй”. Потому что джаз — это не про ноты. Это про жизнь между ними.
