Игорь Бутман и триумф джаза

Летом в Тоскане в Форте дей Марми появилась интересная традиция – в отеле Villa Moremonti проходят джазовые концерты с участием самого известного русского джазового саксофониста Игоря Бутмана. Помогают ему Дмитрий Маликов, Сергей Мазаев и другие популярные артисты. Кажется, энергичному Бутману простой отдых на пляже претит – организаторская и творческая энергия всегда рвется наружу. На сегодня он владелец звукозаписывающего лейбла «Butman Music», организатор фестиваля «Триумф джаза», член партии «Единая Россия» – и это помимо плотного графика гастролей с собственным биг-бэндом. Все начиналось в Ленинграде, где Бутман окончил факультет эстрадного искусства музыкального училища. Как и многие граждане СССР, он стремился уехать на Запад. Мечта осуществилась, и в 1987 году Игорь Бутман стал студентом знаменитого музыкального колледжа Беркли в Бостоне, который он окончил по двум специальностям: концертный саксофонист и композитор. Затем, после пяти лет в Нью-Йорке, он вернулся в Россию.

»В возрасте 25 лет вы оказались на родине джаза – в Америке. И какие были ощущения?

В принципе, я быстро адаптировался, я попал туда, куда хотел, и получил ответы на интересующие меня вопросы. Я вдруг понял, что в Советском Союзе мне довелось играть с музыкантами высочайшего уровня – пусть немногими, но приятно осознавать, что они были. В Советском Союзе в музыкальных училищах существовало эстрадное отделение, но джазу как таковому не учили. Да, был преподаватель Геннадий Гольдштейн, которому многие русские джазисты обязаны своей карьерой. Он играл на удивительно высоком уровне, но, к сожалению, не стал знаменитым на мировой арене. Так вот, на этом джазовом отделении не учили очень многим важным вещам – истории и композиции джаза, джазовой гармонии.

В Нью­Йорке, в школе Беркли, я познакомился с потрясающими музыкантами моего поколения, со многими мы вместе учились – с австрийской звездой Вольфгангом Мускулем, с итальянским трубачом Фабио Маргера, американцем Крисом Чиком и многими другими молодыми музыкантами. С одной стороны, я испытал культурный шок, а с другой – осознал, что оказался в благоприятной среде, где я могу играть, что хочу и могу купить саксофон, на котором хочу играть. Я скучал по родителям и друзьям, очень хотелось поделиться с кем­то новыми впечатлениями.

»В какой момент вы поняли, что хотите быть джазовым, а не классическим музыкантом?

Я твердо знал, что хочу быть музыкантом, – всегда. Но встреча в музыкальном училище с Геннадием Гольдштейном определила мою музыкальную судьбу. Он показал мне всю энергию и свободу этого жанра, ну и то, что эта свобода достигается тяжелыми занятиями, в процессе которых приходит автоматизм.

»Вы чувствовали, что занимаетесь чем-то полузапрещенным, играя джазовые концерты в Советском Союзе? Джазовые концерты в Москве проходили в клубе Всероссийского общества слепых в Москве. Они были не для всех – требовалось купить абонемент. Концерты не были запрещены, но и не собирали стадионов.

Когда с 1978 года стали открываться школы джаза и создаваться коллективы, ситуация изменилась к лучшему. Я тогда ездил на гастроли, например, с оркестром Лундстрема, но концертов было мало. Существовал и, условно говоря, подпольный джаз – у музыкантов не было разрешения на сольные концерты. Джаз оставался полузапретным словом, полуромантическим, в чем­то загадочным и неизвестным, несоветским. Приход на джазовый концерт для людей оставался глотком другого, свежего воздуха.

»Говорят, что талантливый человек талантлив во всем. Вы – музыкант, проявили себя и как способный организатор. Благодаря вам мир узнал о многих интересных российских музыкантах, а в России познакомились с зарубежными исполнителями. Почему вы взялись за организацию музыкальных фестивалей и концертов?

Если имеется желание и умение правильно распределять свое время, то все возможно. Вернувшись в Россию, я обнаружил, что в этой новой стране джаз пребывает в том же старом, советском, недоразвитом состоянии: есть талантливые музыканты, но дело портит чудовищный менеджмент. Деньги тратятся непонятно на что – или все организовано с огромной помпой, или кое­как, нет золотой середины. А она нужна, чтобы был виден профессионализм, чтобы можно было привлечь спонсоров для организации концертов, чтобы делать совместные проекты с западными музыкантами, чтобы появлялись новые ориентиры в развитии и для музыкантов, и для всей индустрии.

»По вашему мнению, почему в России так мало талантливых джазовых певцов?

Понимаете, если у человека есть хороший слух и голос плюс внешние данные – а это неотъемлемая часть шоу­бизнеса, – то сегодня он пойдет не в джаз, а в поп­музыку. Это и более динамичная карьера, и финансовая состоятельность. К тому же классические джазовые песни поют на английском, что тоже не всем доступно.

»Так что, джаз – ниша для тех талантливых исполнителей, которые внешне недотягивают? Но ведь для того, чтобы работать в этом жанре, нужен не только голос, но и талант импровизации.

Сегодня мало кто может спеть импровизацию. Лариса Долина и Ирина Отиева в прошлом это делали, но и они сейчас другие песни поют. В России на сегодня очень мало примеров хороших джазовых певцов. А хотелось, чтобы были российские Джеймсы Каллумы, которые популярны как поп­звезды, а поют джаз. У нас многие критики продолжают считать джаз чем­то элитарным. Меня, например, упрекают в «мейнстримовости», что я слишком популяризирую джаз. А я не хочу, чтобы меня слушал узкий круг. Я хочу, чтобы было больше хорошей музыки. Давайте подстегивать таланты, а то получается, что у нас до сих пор только одна непогрешимая звезда – Алла Борисовна Пугачева. Ну не может же эстрада из одной Пугачевой состоять!

»Как музыкант, который работает в России, объясните: почему здесь до сих пор поют под фонограмму? Неужели никто не может петь?

Кто­то не может петь, но очень часто беда в том, что просто нет хороших звукорежиссеров, рабочих сцены, которые все могут быстро на сцене поставить. В итоге петь под «фанеру» получается легче для всех. Еще одна проблема – отсутствие рабочей этики. Я взял с кафедры звукорежиссуры Гнесинки прекрасного талантливого парня с потрясающим слухом, но его не научили работать: когда начинать работу, чтобы успеть к началу концерта, что с собой брать и так далее.

В Карнеги­холле все, даже рабочие сцены, ходят в костюмах, а в России идет, например, дорогущая свадьба миллиардера, а звукорежиссер может позволить себе прийти в сальной рубашке, затрапезных джинсах и с грязными ногтями, а тут гости в платьях с кринолинами ходят. Как такую культуру исправить? Всех в Англию не пошлешь за образованием. Моя миссия простая – учить своим примером. Я помог организовать джазовый фестиваль, несколько джаз­клубов. Когда в России проходят фестивали, которые недотягивают по уровню, я не стесняюсь позвонить продюсерам и высказать свое мнение. Они реагируют по­разному. Иногда начинают говорить: да кто вы такой, чтобы нас критиковать? Иногда сетуют, что нет денег. Так зачем тогда организовывать абы как?

»Вы делаете интересные совместные проекты с другими музыкантами. Какой больше всего запомнился?

Работа с Юрием Башметом. Он один из самых креативных музыкантов, которых я слышал. Да, он играет и Моцарта, и Чайковского, но в то же время с удовольствием идет на эксперименты, играет непростую музыку и делает из нее хит. Он чувствует эту музыку на подсознательном уровне. В повседневном общении он может показаться простым парнем, балагуром, но на самом деле этот человек обладает поистине глубоким видением и пониманием музыки Как­то раз я присутствовал на репетиции его оркестра перед записью. Играли вразнобой. Приехал Башмет и тремя фразами вроде «здесь – потише, здесь – погромче» заставил их собраться. У нас совпадает понимание того, что мы требуем от самих себя и от наших музыкантов.

»Что же такое, по вашему мнению, джаз? Только всплеск эмоций?

Всплеск эмоций – это не так мало. Но джаз – это еще и музыкальный запас исполнителя, его талант. Со мной играет пианист Антон Воронин, который может импровизировать форму, мелодию, гармонию. Он знает классику, джаз, может из одной формы перейти в другую, тональности поменять, выстроить интересные секвенции – псевдоклассика, джаз, регтайм. Это и меня подстегивает, когда мы вместе играем. В джазе, как в спорте, есть в хорошем смысле соревновательный дух: сыграть быстрее, выше, ниже…

»Ваш брат Евгений – музыкант. Вы играете вместе?

Да, теперь все чаще. Мы играли квартетом с братьями Ивановыми. Проект назывался «Four Brothers». Сейчас мы ищем контрабасиста, который выступал бы со мной, моим братом и его женой Натальей Смирновой, очень талантливой девушкой, которая играет и пишет интересную музыку.

»Говорят, свою будущую жену вы соблазнили музыкой…

Да, во время концерта я как­то объявил, что посвящаю следующее произведение ей. Это подействовало. Она поверила в мои чувства и стала со мной встречаться, а затем и замуж согласилась за меня выйти. Кстати, о семье, мой старший сын учится в школе в Англии. И я приезжаю в Лондон не только, чтобы выступать в Ronnie Scott’s или на фестивалях, но и чтобы увидеться с ним.

интервью: Елена Рагожина