Дмитрий Дибров. Временно доступен
– Какой сейчас самый простой способ узнать все об интересующей тебя персоне? Google. Если открыть поисковик и написать там «Дмитрий Дибров», первое, что выходит, это «журналист, телеведущий, музыкант». Именно в такой последовательности. Все верно? Порядок правильный?
– Да. Это правда. Только, к сожалению, там выходит еще очень много всего. Дибров там, Дибров не там. Видимо, сегодня телевидение никому уже не интересно. Никто не помнит, что я там за тридцать лет работы, а именно столько я на телевидении, успел сделать.
Впервые я переступил порог Останкино в 79-м. За это время, мне кажется, я так много сделал, и никому это не нужно. Наверное, для смирения так придумано Богом, чтобы мы тут не особенно-то раздувались от фанаберии. В отличие от Льва Николаевича Толстого, мы забываемся наутро, а через месяц вообще никто о нас и не вспомнит.
– Но вы же не будете отрицать, что вы фигура публичная, известная и популярная?
– Ну, выхода нет.
– Звездную болезнь можно назвать диагнозом?
– От звездной болезни вообще никто не застрахован. Однажды побывав в славе, человек уже заражен.
Слава имеет разные формы, оттенки, разную природу. Бывают действительно звезды, и все омерзительное, что можно подозревать в звезде, в них есть. Это раздутая непомерно фанаберия. Это претензии черт знает на что. Вседозволенность. Это райдеры непомерно раздутые. А есть слава иного характера. Я вот буду надеяться, что моя-то слава такова.
Слава имеет синусоидальный характер. Только те, кто в славе первый год или два, искренне полагают, что так будет всегда. Так всегда не будет.
Ростропович говорил, что слава напоминает горбы у верблюда. Кое-кто так на одном горбе всю жизнь и проездил.
– Но если это горбы, подразумевается, что и спады должны быть?
– Да. Хоть вынь да положь – обязательно будут. Просто тот, кто уже битый, тертый калач, тот это знает. У меня это уже седьмой приход славы на моем жизненном пути.
– А критическая оценка того, чем занимаешься, со временем ослабевает?
– Бенвенуто Челлини говорил: «Ах, как я хочу, чтобы мою работу оценили по достоинству, когда во всей Флоренции нет другого человека, который мог бы ее сделать». Бывает так, что, мне кажется, я совершенно провалился сегодня, самый дурной эфир за все годы, а люди, наоборот, говорят: «Вот это был лучший твой эфир». И, наоборот, в какой-то другой момент кажется: «Вот сегодня я дал». А получаешь: «Слушай, что за гадость ты показываешь?» Так что эта штука весьма, весьма привередливая.
– К публичности привыкаешь? Вживаешься в нее? Когда-то Алла Пугачева в своем интервью говорила, что даже сидя в ванне, за закрытой дверью принимает красивые позы. Не исключая того, что сейчас кто-то может просто зайти и она должна выглядеть достойно. Вы принимаете какие-то специальные позы?
– Я бы хотел всем на свете порекомендовать, даже когда они один на один с собой, принимать такие позы, чтобы понравиться судьбе. Ты никогда не знаешь, кто, собственно, будет вестником судьбы. Через кого судьба проявится на твоем жизненном пути. Нравиться судьбе надо ежесекундно.
– Ростов-на-Дону – ваша колыбель. Вы там выросли, учились. Чувствуете потребность туда возвращаться? Батарейки подзарядить.
– Я и не уезжал никогда. С Дона выдачи нет. Я раз в две недели обязательно летаю на Дон. Вплоть до смешного. Летом на Дону я иду на городской пляж, куда ростовчане не ходят – грязно же. Так я в эту грязь ныряю и обмазываюсь. Они смеются: что же ты делаешь? А я подзаряжаюсь.
А еще сейчас мы регулярно, каждое второе воскресенье, в прямом эфире вместе с градоначальником обсуждаем не только высокие, но и самые низменные, но такие актуальные для ростовчан проблемы. И решаем их безотлагательно. У нас там нельзя только говорить. В Ростове это не пройдет. Потому что мы, казаки, люди ехидные. Горбань сказал что-то в воскресенье – в понедельник ростовчане увидят это на улицах города. (Сергей Иванович Горбань – глава администрации города Ростова-на-Дону. – Т. П.)
– Это вы про передачу «Мой адрес – Ростов-на-Дону»?
– Да. Причем уже в Москве о ней говорят. Очень хочу что-то путное сделать. Я же за Ростов болею, как в футболе.
– Ваша жена Полина тоже родом из Ростова-на-Дону. Там живут самые красивые девушки? Или это такая ваша природная практичность? Чтобы приехав, всех родственников за раз посетить и не растрачиваться на другие места.
– Это просто любовь. Любовь, умение любить, лучше всего описано Олешей в «Трех толстяках». Когда принц хватается за сердце, говорит: «Смотрите, так у меня же, оказывается, не фарфоровое сердце, оказывается, оно тоже кровоточит».
– У вашей передачи «Кто хочет стать миллионером?» огромное количество поклонников. Мне почему-то кажется, что вам доставляет особое удовольствие наблюдать за реакцией человека, когда растет сумма возможного выигрыша. Вы разделяете азарт игрока?
– Конечно, я ведь заранее не знаю ответов. В большинстве случаев – ну, до 10-го, 11-го, 12-го вопросов ответ я знаю на общем уровне. Но есть вещи, которые просто нельзя знать. Это мне самому интересно.
– У вас очень интересная манера вести эту передачу. Она отличает вас от других ведущих этой передачи. Эта манера меняется со временем.
– Так и есть. Когда я только начинал вести «Кто хочет стать миллионером?», я придумал показать, как бы Андрей Миронов вел эту передачу. Как артист я же никакой, поэтому никто и не подумал, что это я Миронова пародирую. Но сейчас уже иное. Ведь быть ведущим передачи – это же ремесло. Язык – это инструмент ведущего. Ты должен оттачивать язык, даже производить свой язык.
Вот сейчас я, например, пытаюсь практиковать язык Достоевского. Я себя представляю Фердыщенко. Иногда я дядюшку из «Дядюшкиного сна» пытаюсь из себя выдавить. Я смотрю на участника и думаю: кто из персонажей Достоевского сейчас лучше всего бы подошел. Иногда Видоплясов со своими воплями.
– А потом в течение передачи вы убеждаетесь, что правильно выбрали направление?
– В общем, да. Просто не все знают Федора Михайловича, не все видят, откуда родом эти мои повороты. Они только так говорят: «Ну, это такой язык какой-то». Как бы не так! Открой ты книжку да почитай, какой у меня язык. Мармеладова монолог прочти и сразу увидишь Диброва. Я сейчас веду «Преступление и наказание». У меня, конечно, как у Федора Михайловича, не получается, но, по крайней мере, прицел такой: уже не Миронов, а Достоевский.
Многие люди из-за скверно составленной школьной программы Достоевского почему-то боятся. Им кажется, что это тяжелый невротик, который постоянно бьется в падучей. Таким людям, кстати, и детям тоже я говорю: «Послушайте, да вы же не бойтесь Достоевского! Да не надо вам сейчас «Карамазовых» читать. А вы прочтите-ка, например, «Село Степанчиково и его обитатели» – обхохочешься!» А как на кладбище вдруг мертвецы стали говорить друг с другом? Это же невероятное чувство юмора. А что насчет «Дядюшкиного сна»? Это же смешно необыкновенно.
Потом это же очень эротичный писатель. «Неточка Незванова» – это самый эротический текст, написанный на русском, который оставляет далеко позади весьма целомудренный текст Набокова «Лолита». «Неточка Незванова» – там такое! Почему же вы это не читаете? Почему вы вечно думаете, что Достоевский – это только Ставрогин со Свидригайловым. Это, конечно, тоже есть. Но только годам к пятидесяти будет понятно, что имелось в виду. А сейчас просто посмейся. Вот я по субботам в программе эту часть Достоевского и пытаюсь показать.
– То есть это своего рода просвещение народных масс?
– Да. И очень важно, что это просвещение вечером в субботу имеет 22% самого дьявольского рейтинга.
– Получается, что Дибров соткан из одних только достоинств. Народ просвещает, звездной болезнью не страдает, родному городу помогает. А недостатки и слабости у вас есть?
– Основная слабость: я так, видимо, и не стану писателем.
– Вы пробуете и видите, что не получается?
– А вот это и есть моя слабая сторона.
– Вы даже и не пробуете, да?
– Даже и не пробую. Я знаю прекрасно, что я лучший писатель России, но вслед за Грибоедовым. «Его бы сечь – да он не пишет ничего!»
– Может, наговорить? Сейчас все наговаривают.
– Письменная речь – это совсем другое. То, что сейчас предназначено для устного донесения, называется драматургия. И там свои законы построения фразы. А письменная речь – это письменная. Я не сомневаюсь, что я гораздо лучший писатель, чем кто-либо из тех, кого мы знаем. Но вот это как раз моя слабость.
И, как результат, отсюда остальные недостатки. Я считаю, что я недостаточно отдаю миру, чтобы оправдать свое в нем существование, недорабатываю. Мне кажется, что из всех персонажей «Горе от ума» я, скорее всего, Репетилов, форма без содержания. Мне говорят: «Ну ты с ума сошел! Телевидение – это, может быть, даже более важная работа, именно с точки зрения окормления публики, чем даже книга. Кто ее, заразу, читает? А вот на телевидении-то?» А мне кажется: ну телевидение. Ну это же смешно просто! Тоже мне работа – сидеть. А вот писать бы! Вот написал бы я «Крыжовник», например. Или вот, например, «Мастер и Маргариту» бы я написал.
– Так вы мечтатель?
– Да, получается мечтатель. Вот это и есть моя слабость. Что бы я сейчас ни говорил, самое проклятие моей жизни в том, что это все лишь дым без огня. Главная моя задача жизненная – писательство, а именно ее я и не намерен выполнять.
– Любите комплименты в свой адрес?
– Давайте припомним Ларошфуко: «Какие бы похвалы нам ни расточали, мы не находим в них для себя ничего нового».
– Ваше отношение к Лондону?
– Люди делятся на тех, кто любит больше Париж, и тех, кто больше любит Лондон. Обе позиции вполне объяснимы. И бывают глубоко аргументированы. Я отношусь к людям, которые больше любят Париж, французскую кухню, «Крейзи Хорс». Прогулки по Шанзелизе мне нравятся больше, чем прогулки по Пиккадилли или Парк Лэйн.
Но вырос я на англоязычной культуре, центром которой был Лондон. И рок очень важен для нас. Это была единственная неподконтрольная КГБ форма передачи животворной энергии эстетической. Только музыку они не могли контролировать. Поэтому нашему поколению музыка очень важна. А она вся из Лондона.
Рок-н-ролл родом, конечно, из Америки. Но мы не понимаем вот того рок-н-ролла. А когда он прошел английский ректификационный куб, теперь мы понимаем.
Нам еще надо понять, что имеют в виду англичане, когда жалуются: «Чтобы в Британии тебя услышали, надо поехать в Нью-Йорк». «Битлы» еще не родили битломанию, когда были только в Лондоне. Вот они поехали в Нью-Йорк и вернулись уже в разгар того, что называется битломанией. Это странно, но мы это должны признать.
И когда я хожу по Лондону, я как раз об этом всегда и думаю. Мне весьма близки эти красивые горбатые фантастически милые «остины», которые выполняют роль такси. Мне очень нравится юмор англичан. Это юмор, но это и дистанция, проверенная веками.
– Какие-то любимые места в Лондоне у вас есть?
– Портобелло люблю. Туда надо ходить. Flea Markets – особенное дело. Он же многокилометровый в субботу. Идешь… Какие-то транзисторы величиной с мыльницу 58-го года, какие-то солонки. Вот где Англия.
Обязательно Сохо. Там целый квартал музыкальный, где сидят умники, специалисты по современным лупам, всяким лаунжам… Луп – это такой кусочек музыкальный, который можно использовать в своей собственной композиции, он легко обрабатывается. Там такие же проныры! Вот этому надо учиться у лондонцев. Парижане лишь отголосок Лондона. Все прогрессивное в музыке современной, кибернетической, лаунж – все из Лондона. Вот за этим туда надо идти.
– На носу Новый год. Как будете справлять? Идеальный Новый год – это как?
– Никто не отменит куранты в двенадцать ночи. И теща выносит гуся, очень всегда здорово художественно сделанного. Без такого гуся не бывает Нового года. И потом, разумеется, оливье. Он должен быть на столе, выхода нет.
– «С легким паром» фоном идет?
– Обязательно.
Разумеется, Новый год для нас прежде всего скрипучий снег, морозный, ясный. И небо какое-то особенно темное. Для того, наверное, чтобы оттенить яркость звезд. И звезды должны быть. «Они так сияют, как будто кто-то их взял перед Новым годом и натер снегом». Чехов, «Ванька Жуков». Вот какая штука.
