Ангелы-Хранители – по касательной
Многие годы я верила, что самым магическим из всех искусств является литература и все что связано со Словом. Ведь именно оно было вначале, именно пророки являются прямыми передатчиками божественной воли. Но постепенно, с годами это убеждение стало меняться и как-то само собой на первый план для меня вышло искусство живописи. То есть опять же нечто написанное, но уже не словами, а знаками. То есть закодированное. То, что живопись является гораздо более сложной для восприятия формой коммуникации для меня было очевидно всегда. Но вот вещественность этого послания, его материальность я долго недооценивала. А напрасно.
Мистика самого живописного процесса завораживает. Большинство гениальных художников умирает в нищете. Но если для писателя, например, его влияние после смерти продолжается в чисто метафизической форме, то влияние гениального живописца еще и точечно преображает жизнь абсолютно незнакомых ему людей, божественно или кармически подобранных неизвестно кем.
«…Вы не собираетесь взять себе в бизнес партнера?» – осторожно спрашиваю я собеседника. «У меня есть партнер – улыбается он мне в ответ, отворачивается и смотрит на темный океан, окруживший с трех сторон мой пятизвездочный отель, – его зовут Левитан». Мог ли предположить бедный еврей Исаак Ильич Левитан, не доживший до своего сорокалетия и умерший от туберкулеза, да попросту от нищеты, что через сто лет с гаком он поможет выбраться из беспросветно убогой жизни в кибуце пятидесятилетнему сборщику апельсинов? Что одна картина Левитана, кусок холста приблизительно 40 х 60 см с нашлепками красок, снятая со стены его матери в доме престарелых, сделает его миллионером, управляющим своим быстро набирающем обороты бизнесом?!
«…Это случилось приблизительно через три месяца после того, как я переехал во Флориду – мой теперь уже хороший знакомый сглатывает нервно. – Я вернулся домой после работы, открыл ключом дверь и увидел, что моя квартира абсолютно пуста. Воры забрали все, все мои вещи вчистую, даже зубной щетки не оставили. Практически вся моя жизнь, все, что мне было дорого, все, что я привез с собой из Лондона, – все было похищено. Сначала я думал, что не выживу от расстройства. А потом вдруг вспомнил, что только что продал Рериха. И что на моем счету лежит теперь довольно крупная сумма. А значит – наплевать. Пусть горит она, моя старая жизнь, синим пламенем, думаю. Куплю все новое и начну новую жизнь. И купил, и начал». Мой собеседник отпивает из бокала глоток хорошего бордо: «Ты знаешь, если бы ты тогда этого Рериха для меня не продала, если бы оказался я нищим в пустой квартире в незнакомом городе, – я бы наверно свихнулся».
«…В начале девяностых это было – друг мой делает музыку потише, и я вздыхаю с облегчением, – мне тогда одну картину жуть как хотелось иметь. Ну просто как помешался я. Она в областном музее висела, но мне казалось, что ей владеть должен я и никто другой». Я качаю головой, подозревая что последует дальше. «Короче, дал я денег местному искусствоведу, и вынесла она мне потихоньку мою картину. Я от радости, короче, не знал, куда деваться. Притащил ее домой, и стал ее из рамы вынимать. Взял нож, стал лапки отгибать. Уж не знаю как – сорвался нож, и я себе по ладони полоснул. Кровища хлынула и всю картину залила. Не по себе мне стало. Понял я, что знак это». Мой друг запнулся, словно припоминая одному ему ведомые подробности. «Короче, взял я картину и отвез обратно в музей. Отдал тому искусствоведу обратно. А потом поехал и сделку одну отозвал. Короче, двоих моих партнеров, которые из сделки той не вышли, через два месяца у офиса расстреляли. А я вот живой», – собеседник ухмыльнулся и снова врубил музыку так, что рюмки у нас на столе забряцали…
….Брожу я по миру, иду туда, куда ведут меня за собой шедевры большие и малые, вхожу в чужие дома, а иногда по касательной и в чужие жизни, собираю истории о том, как картины управляют судьбами и диву даюсь. Нет, не комментирую и не пытаюсь понять, просто наблюдаю.
