Сергей Полунин: Когда танцую на сцене – я счастлив
Многие в его возрасте делают лишь первые шаги на пути к славе, а 23-летний танцовщик классического балета Сергей Полунин уже успел побывать премьером Лондонского Королевского балета – самым молодым в истории театра «Ковент-Гарден», уйти оттуда в разгар головокружительной карьеры и оказаться в России – в статусе премьера Московского музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко.
Уход премьера – да еще столь молодого и успешного! – для «Ковент-Гардена» событие беспрецедентное. Даже видавшие виды вершители судеб и элита балетного мира Великобритании приподняли брови в изумлении, когда в 2012 году, в самый канун премьеры нового балета, Сергей вдруг заявил, что покидает театр. Что уж говорить о прессе, которая буквально захлебывалась от удивления и возмущения поведением молодого украинца, переплюнувшего своим эксцентричным поступком самую эксцентричную нацию в мире.
В Королевскую балетную школу в Лондоне Полунин попал в 13 лет благодаря тому, что педагоги из Киевского хореографического училища отправили туда кассету с записью его танца (до Киева Сергей, уроженец города Херсона, с четырех до восьми лет занимался в спортивной школе гимнастикой, затем – в течение года – в местной танцевальной школе «Ювента»), а Нуриевский фонд оплатил его обучение. Окончив учебу в Королевской балетной школе, 17-летний танцор получил работу в театре «Ковент-Гарден», где станцевал ведущие партии во многих спектаклях мирового классического репертуара, дослужившись в 19 лет до премьера, став самым молодым премьером. За эти годы Полунин не раз становился призером и победителем престижных международных балетных конкурсов, а в Британии получал звания («Молодой танцовщик года», 2007) и национальные премии Британского сообщества критиков – как самый перспективный танцовщик (2010) и как лучший классический танцовщик (2011).
Мы встретились с Сергеем в июле этого года в Лондоне, куда он как приглашенный солист Королевского балета (!) приехал танцевать с Тамарой Роха в «Маргарите и Армане». У Сергея Полунина начался новый этап в жизни: он премьер Московского музыкального театра им. Станиславского и приглашенный солист Новосибирского театра, куда его позвал известный артист балета, балетмейстер и художественный руководитель Игорь Зеленский. Встреча Игоря и Сергея изменила ход событий. Зеленский взял под опеку ковент-гарденского «беглеца», и этот творческий союз позволит невероятно талантливому танцовщику Сергею Полунину достичь тех вершин, о которых он мечтает.
Сережа, несмотря на весьма юный возраст, у тебя уже есть и громкая слава – тебя называют Нуриевым, и целый шлейф разнообразных событий, о которых гудит пресса. Всему этому, конечно, есть определенная причина. Как ты считаешь, не является ли все, что с тобой происходило в последние годы, следствием того, что с очень раннего возраста – с 13 лет – ты оказался предоставлен самому себе в чужой среде, в чужой стране?
Нет, на самом деле в Королевской школе танца, где я учился, за своими студентами очень хорошо присматривают. Да я и сам был рад оказаться подальше от мамы, и в Лондоне мне очень нравилось.
У меня сложилось впечатление, что твои поступки – уход из «Ковент-Гардена», переезд в Россию – были обусловлены одиночеством, тем, что у тебя здесь не было рядом опоры, а также желанием вырваться из среды, в которой ты себя не чувствовал комфортно.
Я сразу понял, что здесь за мной никто не стоит и опоры нет, но меня это не слишком волновало. Скорее тревожило то, что, допусти я какую-нибудь ошибку, меня бы выгнали из страны, в которой я уже прожил 9 лет. Обычный проступок – вроде драки на улице, который для гражданина Великобритании не представляет никакой серьезной опасности, для меня мог бы закончиться депортацией. А уезжать из страны мне совершенно не хотелось. По визовой причине я также не мог оставить театр «Ковент-Гарден», и в последние два года перед уходом меня такое положение начало очень давить.
Это сказывалось каким-то образом на твоем отношении к театру, ролям?
Нет, в театре мне как раз все нравилось – логика в организации и то, как меня активно продвигали и поддерживали в карьерном росте.
В разговоре с Игорем Зеленским, я почувствовала, что он, как человек более опытный и старший по возрасту, взял на себя ответственность за тебя – наверное, скорее внутреннюю, чем официальную.
Да, это очень важно, когда за тобой кто-то стоит. Я всю жизнь этого искал. Мой отец большую часть времени работал за границей, и даже в школе, не имея этой мужской отцовской силы за спиной, я старался дружить с ребятами старшего поколения. Игорь – мой единственный друг в Москве, и он мне очень много помогает. Я обычно не люблю кого-то слушать и подчиняться; поэтому мне очень важно было найти человека, который не раздражает, которому поверил и хочешь прислушаться к его советам. У меня обычно масса идей – самых разнообразных, но Игорь не дает мне свернуть в неправильную сторону.
На мой взгляд, вы пересекаетесь еще и схожестью судеб и характеров. У Игоря тоже был в свое время порыв к свободе, когда он ушел из нью-йоркского театра, проработав там 5 лет, покинул Мариинский театр… Он не останавливается на достигнутом, а стремится к новым вершинам.
Человек должен все время стремится к чему-то новому, сверхъестественному. Для меня даже год в одном театре – это много. Важно закалиться. В «Ковент-Гардене» я прошел через все ступеньки: солист, премьер. Я многому научился в английском балете. Теперь вот учусь в России у Игоря особенностям русской школы.
А какая система тебе ближе: холодная, рассудочная английская или более эмоциональная российская?
В данный момент, наверное, русская. Но если их соединить вместе, получится прекрасная комбинация.
Ты танцуешь в балете «Майерлинг» в Театре им. Станиславского. Очень отличается постановка в России от английской? Тебе пришлось перестраиваться?
Нет. В Россию приехали те же люди, которые ставили этот спектакль в Королевском балете. На самом деле я больше на Игоря смотрел и у него учился.
По бытующей в Англии системе, хореограф обычно берет какую-то уже существующую постановку, рисунок танца, а премьер, которого вводят в спектакль, в основном должен этому следовать. В России же больше ценится характер танцора, его подача роли.
Раньше и в Лондоне так было, но не так давно ситуация стала меняться. Хореографы умирают, и тот, кто делает новую постановку, должен соблюсти оригинальную хореографию. На молодых танцоров давят, чтобы они танцевали так же, как танцевал этот балет Нуриев или Доуэлл, и из-за этого индивидуальность молодых исполнителей страдает.
Тебя не задело, что после ухода из «Ковент-Гардена», где ты был премьером, ни Нью-Йорк, ни Большой театр тебя не приняли?
После ухода из «Ковент-Гардена» я поехал в Нью-Йорк, они меня звали к себе много лет. Но когда я приехал, мне отказали как ненадежному. (Смеется.) Вся эта шумиха в прессе сыграла очень плохую роль. Меня позвали в Мариинский театр. Но мне не хотелось опять идти в огромную академическую структуру большого театра, я надеялся использовать момент, чтобы заняться чем-то другим. Но, оказалось, очень сложно что-то сделать, если тебе никто не помогает. Четыре месяца я проболтался сам по себе, и все начало уплывать из-под ног. Мускулы ведь без репетиций уходят через два месяца, а через три совсем исчезают. Нервная система начинает сдавать. Кажется, что никому не нужен.
Не говорил себе: «Что я наделал, зачем ушел?»?
Зачем ушел – нет. В Нью-Йорке я надеялся поговорить с Барышниковым, спросить совета по поводу совмещения карьеры в кино и балете, но не дождался его.
Я уехал в Россию – но с идеей вернуться в Америку. Однако в России я встретил Игоря, который открыл для меня, что все то, что я собирался искать в Америке, можно делать и в России. Страна, в принципе, неустоявшаяся, нет закостеневшей цельной структуры, и молодому человеку здесь можно прорваться.
А современный балет тебя не привлекает?
Танцевать модерн я не хочу, но как зритель смотрю с большим интересом, чем классику. Я считаю, в моем случае нужно больше ценить классику – я ведь 9 лет в школе изучал классический балет, наращивал определенные мышцы, специфическую технику. Чтобы стать номером один в классическом танце, очень многое должно совпасть – красивое тело, лицо, мышцы сильные, прыжок. В модерне же ты просто от природы должен хорошо двигаться. Каждый должен заниматься своим делом, и мне не хотелось бы браться за то, в чем я, может быть, никогда не стану лучшим.
Ты танцевал очень многие партии классического репертуара. Какие твои любимые?
«Жизель» и «Маргарита и Арман».
Когда тебе предлагают новый спектакль, что влияет на твое решение, участвовать в нем или нет? Партнеры?
Наверное, вопрос престижности места. А Игорь уж смотрит, чтобы мне хорошо заплатили. Я на самом деле не очень люблю танцевать на гала-концертах. Соглашаюсь, чтобы пополнить доходы, но мне это неинтересно.
Если говорить о престижности, Новосибирский театр оперы и балета, наверное, не самое престижное место?
В этом городе театр – самое важное место. Сцена огромная – на два метра шире, чем в Большом театре, контингент зрителей, с которыми общаешься, очень высокого уровня – как если бы я в Лондоне общался с королевой. Мне очень нравится бывать в Новосибирске, природа там удивительная.
Когда приезжаешь в Лондон, все равно здесь себя как дома чувствуешь?
Лучше всего чувствую себя в Москве – даже не в Херсоне, где родился, не в Киеве.
Когда ты ушел из «Ковент-Гардена», был такой шквал публикаций в прессе. Далеко не каждый решится хлопнуть дверью в главном театре страны! С одной стороны, шаг спонтанный, с другой – писали о твоем мальчишестве. Для тебя было шоком такое усиленное внимание прессы к твоему поступку или ты ожидал подобной реакции?
Шок, конечно. Мне хотелось тихонько уйти – не ссорясь и не обижая руководство, которое мне так много помогало, а месяцев через шесть начать танцевать в Нью-Йорке. Когда появилось такое количество публикаций, это меня немного сбило с толку: я забоялся, решил переждать. Но все эти статьи для меня были больше как развлечение. Друзья, с которыми я тогда в Англии общался, были из категории «шалтай-болтай», делаю что хочу. Наверное, я на них смотрел и поступал так же – с кем поведешься, от того и наберешься.
В прессе писали, что ты режешь свое тело.
На самом деле ты не режешь тело, а рисуешь на нем. Я это делал не для того, чтобы испытать боль, а ради визуального эффекта. Я с детства себя изрисовывал, когда загорал, и всегда знал, что у меня будет настоящая татуировка. Потом, когда ты вращаешься среди людей, у которых татуировки и специально сделанные шрамы на лицах или уши обколоты, для тебя это тоже становится нормой. Разные люди любят разные вещи.
Но ты же выходишь на сцену – часто с открытыми руками и ногами. Тебе надо все эти татуировки и рисунки как-то прятать.
Иногда думаешь: а как далеко я могу зайти, пока мне не скажут «хватит!»? К тому же сейчас такие технологии, что скрыть все это не составляет никакого труда.
Собираешься и дальше делать новые татуировки и шрамы?
Да. Бывает, посмотрю фильм – а там крутой шрам, могу себе такой же сделать! (Смеется.) Я когда-то в детстве для себя решил, что никогда не вырасту и не буду ни к чему слишком серьезно относиться.
А как ты к боли вообще относишься? Для танцора это ведь очень важный момент.
Мне повезло: я от болей не страдаю. Кости у меня легкие, мягкие, мышцы сильные – то есть прыгать высоко мне не тяжело и не больно. Когда меня отбирали в школу на Украине, педагоги смотрели очень внимательно на физические данные – и в Украине, и в России все это тщательно проверяют при приеме. В Англии в силу того, что существует гуманная установка: все дети должны иметь шанс учиться, – этого отбора нет. Вот и бывает, что танцору исполнилось 22 года, и тут выясняется, что надо делать операцию на бедрах или коленях.
В «Ковент-Гардене» большая конкуренция среди премьеров?
Честно говоря, я не чувствовал какой-то большой конкуренции. Некоторые люди ходят, просят партию, а у меня другой менталитет. Решил: если захотят – сами предложат.
Но ведь тебя сразу заметили и еще при приеме сказали: «Вот наша будущая звезда».
На самом деле в первый год я вообще ничего не танцевал, даже в кордебалете. В основном дурака валял – ночами не спал, в плей-стейшн мог целую ночь проиграть, да и в театре тоже не всегда появлялся. Думал, меня вообще оттуда выгонят. Поэтому, когда меня вдруг повысили до солиста, я очень удивился. Позже понял, что, даже если в дирекции знают, что это талантливый человек, сразу сделать его солистом не могут. Но им не имело никакого смысла убивать меня в кордебалете, шить костюмы, если было решено сделать меня солистом. Позже, когда я стал премьером, потерял интерес к этому театру, стало скучно. Когда достигаешь высшей планки, знаешь наперед, какие у тебя есть возможности, сколько денег будешь получать.
Но ты ведь мог параллельно еще где-то выступать по приглашениям!
Не отпускали. Танцоров, которых в «Ковент-Гардене» отпускают выступать на стороне, очень мало задействуют в репертуарных спектаклях этого театра.
А как насчет твоих планов сниматься в кино?
Если заниматься фильмами, то надо бросать балет и на 100 процентов в это погрузиться. Но я соглашаюсь на арт-проекты. К Дням России в 2014 году планируется сделать фильм на стихи Пушкина, в котором будет один балетный танцор и актер – это мне интересно. Да, еще документальный фильм про меня снимают.
Не рано ли про себя фильм снимать?
Мне никогда не рано! В фильме хотят сделать интересный подтекст: будут показаны мои гимнастические занятия в детстве.
А сейчас ты гимнастикой занимаешься? Какие-то упражнения для тренировки прыжков необходимы?
Нет. Я прыжок сейчас не репетирую вообще, работаю на доверии к себе. Просто выхожу на сцену и делаю. Главное – чтобы мышцы были готовы, а на сцене совсем другое состояние возникает – в два раза больше силы, прыжок в два раза выше.
В газетах писали, что в молодости ты перед выходом на сцену употреблял наркотики. Это правда?
Пробовал. Помню, в «Спящей красавице» было так скучно: принц, партию которого я исполнял, должен просто бесконечно долго стоять на сцене. Я станцевал двадцать представлений и думаю: больше не выйду, не могу! К тому же мое соло в этом балете довольно сложное, и танцевать его очень неудобно. Ну я решил попробовать с наркотиком. Мне настолько это понравилось – я всего себя отдавал танцу, энергии появлялось гораздо больше. Это завлекает!
Но, в общем-то, среди танцоров это не принято?
Раньше еще как было принято! Особенно в Америке в 1970-е – все танцоры что-то нюхали, и пиво «Гиннесс» пили, и сигареты в студии курили, и танцевали.
А сейчас тебе требуются какие-то эмоциональные стимуляторы перед выступлением?
Сейчас нет. Я пью напитки для спортсменов, чтобы не выдохнуться посреди представления. Просто я не люб-
лю чувство усталости, когда задыхаешься во время танца. Поэтому на всякий случай всегда пью тонизирующие энергетические стимуляторы.
Какие планы на будущее? Чего ты ждешь с нетерпением и энтузиазмом?
Ждем с Игорем, как будут развиваться события. Он сейчас делает громадного «Щелкунчика» в Новосибирске, где я танцую. Возможно, потом нового «Ромео» будет ставить. Надеемся, что удастся выйти на какие-то новые уровни, а пока просто живем день за днем и ждем. Я лично хотел бы сейчас сделать серию туров по России, посмотреть страну, попутешествовать, охватить много регионов – чтобы больше танцевать. Репетировать я не люблю, но когда танцую на сцене – я счастлив.
