Рейкьявик

Рейкьявик мок уже третий день. С неба пригоршнями швыряли водой, ветер плевался ею в окна, отчаянно сотрясая стёкла. На корпорации  «Лэндсвиркьюн» неотжатой наволочкой болтался тёмно-синий флаг. Отменили всякую охоту за северным сиянием. Рождественская ёлка на центральной площади, как городская сумасшедшая, танцевала, мотая ветками и красными лампочками. На улицах было пусто, в ресторане «Ейнар Бен» немногочисленные клиенты ели стейки из кита и копчёные грудки тупиков по три тысячи исландских крон за порцию.

Напротив, в баре отеля «Борг», старик пыльного возраста в отсутствие бармена вертел в руках телевизионный пульт, пытаясь увеличить громкость. У него тряслись руки, отчего он не мог попасть в нужную кнопку. На локте старика висела вытянутая тряпичная сумка.

Кроме него в баре, в самом его углу, сидел человек, который вот уже седьмой год работал гидом в компании «Айсафолд» и возил туры по всему острову. Он смотрел в окно на непогоду и не видел попыток старика.

В это же самое время в номере пятьсот двадцать семь молодая особа русского происхождения пыталась добиться, чтобы Эрна, так звали горничную, принесла ей тапочки.

– Отели этого уровня, – тут русская улыбалась, давая понять, что в целом всё её устраивает, – должны предлагать гостям тапочки. Босиком ходить холодно, а в зимней обуви утомительно, и уж тем более глупо везти их с собой с континента.

Эрна, не понимая ни слова, краснела, хлопала глазами, но сообразить, чего от неё хотят, не могла. Напрасно ей показывали на ноги, на пол и тряслись от воображаемого холода. В конце концов монолог проживающей в пятьсот двадцать седьмом закончился, и горничная, кивнув, удалилась.

После этого русская разделась, по привычке разделила снятую одежду на светлое и тёмное, потом передумала и бросила всё в нижний ящик невысокого комода. Телевизор беззвучно моргал новостями, русская, подхватив халат, прошла в ванную. Напор воды брызнул фонтаном, и в комнате запахло серой.  Женщина включила громче радио, села на край ванны, наблюдая, как тает на дне горка ароматической соли. Когда горка исчезла, русская завернула сияющий вентиль, уставилась на динамик, вмонтированный в стену, узнала арию Розины из Севильского цирюльника (её без согласных пела королева драмы Дидонато), проныла одну из фраз вместе с ней, пальцем нарисовала на запотевшем зеркале пухлое сердечко, подумала и добавила ему рожки.

После горячей ванны в номере казалось холодно, она забралась под одеяло, открыла книжку Бегбедера «Любовь живёт три года», но читать так и не начала. Группа подобралась что надо. Особенно этот старик с авоськой. Такая выцветшая сумка с вытянутыми ручками. Синтетическая. Тяжёлая. Что у него там? Никуда без неё. Так и ходит согнувшись, медленно переставляя ноги. Зачем вообще куда-то ехать в таком возрасте? Что за радость? Да ещё в холод? Да ещё туда, где трясёт и вулканов видимо-невидимо. Сегодня утром на водопаде Гулфосс гид рассказал, что землетрясения здесь происходят каждый день, хотя и незначительные, но в любой момент может случиться что-нибудь и посерьёзнее, например извержение, и тогда у всех пятнадцать минут на сборы и ещё пятнадцать на эвакуацию в безопасную зону. Она не могла понять, страшно ей теперь или нет. А гид всё смотрел на неё в зеркало заднего вида, и хотя русская отворачивалась, это было приятно. Вчера он несколько раз дожидался, когда она протянет с высокой подножки джипа руку, подхватывал её в свою ладонь, задерживал чуть дольше, чем следует, а потом опять смотрел до следующей остановки. Его глаза в зеркале были интересными, а вот лицо в целом не очень.

В обед, когда все ели традиционный суп из баранины, она выпила кофе и вышла в сувенирную лавку. Там, в узком проходе, наткнулась на него.

– Вы похожи на Лару из «Доктора Живаго», –  он наклонился к ней очень близко, вместо ответа она сняла с полки смешную шапку с рожками, натянула её себе на голову и показала ему язык. Эко завернул. Видно, заготовки имеются для всех стран мира: тонкогубой англичанке он бы выдал что-нибудь про Тэсс д’Эрбервилль, француженке – про прелести Эммы Бовари. Как всё-таки у мужиков примитивно: выучил несколько фраз, повторил перед зеркалом, а потом при надобности – раз – а бабы, воображая себя единственными, тают. У самого, небось, дома дети и рослая исландская жена с вздёрнутым носиком. Лора – тоже мне. Книжку-то, наверное, и в руках не держал.

В дверь постучали. Она бессмысленно заложила первую страницу Бегбедера салфеткой. Постучали громче. Босиком прошлёпала к двери, на ходу запахивая халат.

– Ну наконец-то!

Но в дверях стояла не Эрна, а гид. В своём толстом свитере и тяжёлых кожаных ботинках.

– У нас в машине. Мне сказали. Ваша. – По-английски он говорил, смешно разделяя фразы на части. Он был растерян, смущён её умытостью, босыми ногами и потемневшими от воды волосами. Вошёл, опустив голову, невольно осмотрелся, задержался на какой-то кружевной вещице, брошенной в кресле, протянул чёрную варежку. Потом сделал шаг вперёд и сильно обнял её за талию, уткнувшись лицом в шею. От него пахло дымом и хлебом. По крайней мере, не пьян. Он сжал руки сильнее и легко приподнял её от пола. Она удивилась. Нежно провёл щекой по уху и заговорил по-исландски. Опять, наверное, что-то врёт. Ну и ладно. Сейчас его голос звучал по-другому, мягче.

У неё закружилась голова, и совсем не хотелось ни о чём думать. Когда он губами начал искать её губы, она легко поддалась и ответила на его поцелуй. Потом прижалась к нему плотнее, почувствовала, как бьются одновременно два сердца и как горячая волна из живота поднимается к голове, а потом опускается вниз. Понеслись по кругу комната, улица за окном, и весь Рейкьявик.

Дальше она летела вверх, ввинчиваясь в бесконечный электрический вихрь. Над тучами зеленью полыхало полярное сияние, оно толчками перетекало в неё, наполняя свечением, обжигающим и холодным одновременно. Она была то каплей на оконном стекле, то самим стеклом, а то и облаком, проносящимся над миром.

– Мне нужно понять её всю, – торопились его губы.

– Мне нужно прозвучать всем, к чему он прикоснулся, – отвечало её тело.

Утром у него был выходной, и он повёз её на южное побережье. Там пляж блестел чёрным песком, крупным, как белужья икра, волны засыпали им жёлтую траву в ошмётках снега. В пятидесяти метрах от берега вода разбивалась в пыль о рельеф дна, поднимаясь сияющей стеной, а далеко за ней мерцал полуостров с маяком на самом конце.

– Сюда. Пары приезжают. После венчания. – Он покосился в её сторону.

– Что?

– Ну. Невеста и жених после церкви. Их сюда привозят.

– Красиво. И что они тут делают?

– Дай руку.

Он подвёл её к самой воде. Отсюда казалось, что башня маяка вырастает из самих брызг, а шестигранный купол превращает её в колокольню. Крепко держа её за руку, гид опять заговорил на этом непонятном языке. Шум гальки и воды превратил его речь в молитву. Он говорил океану и небу. Закончил. Закрыл глаза и перекрестился.

– Теперь я тебе муж. А ты мне жена.

– Так просто?

– Не просто. Мне сон был сегодня.

– Сон?

– Я вышел из своего тела. Теперь я всё смогу. Теперь всё получится. Всё.

Она сухо кивнула и пошла к машине. Как им всё легко. Обещают, наверное, каждой третьей. Знаем мы всех этих инструкторов и гидов. Не смешно.

По пути к отелю удивило местное кладбище. Кресты на могилах вокруг островерхой церкви горели разноцветными лампочками. В сумерках казалось, что они на детском празднике, откуда увели детей.

Она болтала всю дорогу. О том, как её маме все говорили, что ребёнка подменили в роддоме, как бабушка запрещала отцу гладить брюки сидя; размышляла вслух о том, что может быть в голове у тех, которые часами заглядывают в жерло гейзера Деттифосс, стоя рядом с табличкой: «Это один из самых крупных гейзеров Европы. Извержение кипящей воды которого достигает высоты шестидесяти метров!». Если они не верят, что гейзер оживёт, то почему ждут, а если верят, как можно заглядывать в гигантскую кипящую струю? И ещё как Исландия выглядела с самолёта, когда она увидела её впервые.

Говорила, заполняла пустоты. Ей просто до ужаса не хотелось вранья. Совсем.

Он хорошо слушал, лишь в конце сказал:

– Я всегда мечтал взять карандаш, бумагу и рисовать свою жизнь.

– Так бери карандаш, бумагу и рисуй.

Совсем уже в темноте какое-то время молча сидели в машине у отеля. И когда она вышла и махнула ему рукой, он вдруг высунулся в окно:

– Я хочу. Чтобы так было. Всегда. Я смогу тебя содержать. Я хочу возвращаться домой. Чтобы ты – там… Я хочу быть с тобой. Ты моя жена.

Прокричал, будто выдохнул, и замолчал. А она начала смеяться. Как ребёнок. Громко и заразительно. До слёз в глазах, почти до икоты. Сгибаясь вперёд и вытирая лицо. Когда наконец успокоилась, он тронулся и уехал. Потом она долго и крепко спала.

На следующее утро, если, конечно, можно так назвать эту непроглядную ночь, она проспала завтрак. Долго умывалась, спустилась вниз и увидела, что все давно её ждали – пара предпенсионного возраста, их сын с невестой из Калифорнии и старик с авоськой. Она извинялась, они улыбались. В джипе пахло кожзаменителем. На месте, где обычно сидел гид, неизвестная женщина поправляла на лацкане микрофон.

Как глупо, сменил группу, так как в этой всё уже было. Досадно, лучше бы делал вид, что ничего не произошло. Не мог доработать один день. Как пошло.

Долго рассаживались, пристёгивались, наконец поехали. За окном опять моросило, мелькали горы и долины лавы, поросшие зелёным мхом.

Русская упёрлась горящей щекой в холодное стекло. Рядом сидел старик, теребил худыми руками лямки своей матерчатой сумки. Она повернулась к нему.

– Извините.

Старик повернул голову.

– Можно вас спросить?

Он кивнул и поджал губы.

– А что вы носите в этой своей сумке?

– Я долго думал. – Он откашлялся.

– …

– Как бы мне так хорошо уйти?

– Что значит уйти?

– Ну, того.

– Да что вы?

Сухой палец с гранёным ногтем разогнулся наверх.

– И вот что я надумал: улетаешь далеко, на какой-нибудь север. Что ли.

– И?

– Ну вот я и улетел. А здесь тепло. Заполярье, а температура – ноль. Промахнулся, старый пень.

– Не понимаю.

– Но обещали, что похолодает. Ну так вот. Улетаешь на север, с собой берёшь три бутылки хорошего коньяка.

– И?

– Одну начинаешь по дороге. По дороге на место.

– На место?

– Ну например, в лес.

– В лес?

– Ну, куда-нибудь, где людей нет и мороз трескучий. И там, на пенёчке, на камушке, выпиваешь остальное. Сколько сможешь. И тихо уходишь в сон. Вот он – чистый уход. Вот так.

Она кивнула.

– А здесь дождь.

– Дождь.

– Вот похолодания и жду.

Она опять кивнула.

– Вы понимаете?

– Понимаю.

Старик удовлетворённо отвернулся.

Вечером следующего дня она улетела.

Гида нашли только через четыре дня. Он жил один, и пока не хватились в компании, никому и в голову не пришло его искать. Его коллега, дом которого был буквально через дорогу, забежал в обед, долго звонил в дверь, потом обошёл небольшое здание кругом и посмотрел в каждое окно его квартиры. И вот наконец в спальне он увидел ногу. Oна торчала из приоткрытой двери тесной гардеробной.

Гид повесился на ремне, сдвинув в угол плечики с одеждой. Почти стоял на коленях, только правая нога, видимо, после судороги нелепо вытянулась в спальню.

На полу лежал листок с неумелым, но очень старательно нарисованным женским профилем. Под ним было написано: «Lara».

За неимением родственников, все его книги пошли в фонд библиотеки района Хенгил. Библиотекарь, занося их в компьютер, удивилась большому количеству переведённой русской классики.

Книги в целом были в хорошем состоянии. Там были Достоевский, Толстой, Чехов, Сологуб, Набоков и Пастернак.

* * *

Об авторе:

Жужа Д. – художник, писатель и сценарист. Окончила академию им. С.Г. Строганова, много путешествовала, жила в Париже и Лос-Анджелесе, переехав в Лондон, осталась в нём надолго. В 2011 году вышла ее первая книга «Резиновый Бэби». Она постоянный автор проекта «Сноб». Ее рассказы в сборниках «Красная стрела», «Лондон: время московское», «Все в саду», «33 отеля». По ее сценариям были сняты фильмы «Мама. Святой Себастьян» (2016) и «Я — иду» (2018). В июне 2019-го на книжном фестивале «Красная площадь» представлена новая книга рассказов Жужи Д. «Очень страшно и немного стыдно».