«Райская птица» Роман Балаян

Общаться с режиссерами в  рамках русскоязычных фестивалей в Лондоне приятно – на встречах царит камерная атмосфера. Создается ощущение, что к человеку, чей фильм ты только что посмотрел, можно подобраться очень близко; понять, как он мыслит и что чувствует, наблюдая за его манерой говорить, за выражением глаз во время обязательной части программы – «вопросов и ответов».

В Лондон Роман Балаян приехал на несколько дней – принять участие в кинофестивале имени Сергея Параджанова. Его присутствие на фестивале было вполне логичным: принято считать, что Роман Балаян – ученик Параджанова. Даже не будучи критиком, не заметить внимание обоих к тому, что принято называть вечными темами, органичная способность не размениваться по мелочам и какая-то особая кавказская ответственность за каждое сказанное с экрана слово видны любому зрителю. В фестиваль включили три ленты с Олегом Янковским – актером, который был голосом режиссера, в силу профессии остающимся за кадром: «Полеты во сне и наяву», «Филер» и «Райские птицы». Последняя картина – о судьбе молодого писателя с лицом комсомольца Сергея Голобородько, о том, как во времена оттепели его роман «Станция Кноль» становится отправной точкой для целой цепи событий: возвышенных чувств, любовных трагедий, полетов наяву, обретения свободы и ухода вдохновения…

» Ваши ленты были показаны в рамках фестиваля Параджанова. Вы долго дружили. На чем была основана эта дружба? Можно сказать, что вы почувствовали какую-то внутреннюю связь?

Я был студентом – нас познакомил друг. И Параджанова я с первого взгляда невзлюбил – подумал, что он очень надменный. Потом я посмотрел его картину «Тени забытых предков» и пришел к нему домой восхищенный – так мне понравился его киноязык. Параджанов дружил со многими, его квартира была открыта круглые сутки – такой караван-сарай. Нечего делать –
идем к Параджанову, нечего есть – идем к Параджанову. Так в неделю я раз пять у него бывал. Ходил чаще других, так как окончил институт в 69-м году и не мог три года дождаться дипломной работы – у меня было много свободного времени. Параджанова мы слушали часами – темперамент и энергия были бешеными. Через него мы знакомились с людьми искусства – к нему приводили любую иностранную культурную делегацию, как в советский светский салон, хотя внутри ЦК он признан не был. Его влияние было колоссальным, моя дипломная работа стала сплошным подражанием Параджанову. Я приехал учиться, думая, что я гений, а тут понял, что гений-то он, а я таким никогда не буду.

» И когда же вам удалось освободиться от творческих пут Параджанова?

Наверное, когда я снимал фильм «Каштанка». Я стал находить собственный язык, затем и тематику. Я снимал много классики. Сначала, конечно, подавал сценарии на современные темы – их считали слишком острыми и не принимали. Тогда, чтобы не делать партийных фильмов, я перешел к русской классике. Считалось, что я ухожу от современных проблем – зато в моей биографии нет заказных фильмов. События лент «Храни меня, мой талисман» и «Полеты во сне и наяву» могли бы произойти и сейчас. Сложная история произошла с «Леди Макбет Мценского уезда». Председатель Госкино СССР решил, что я бы хорошо снял ленту по этому произведению Лескова, а я его прочел и понял, что это совсем не мое, – но мне разрешили снимать по-своему. У Лескова она убивала не задумываясь, а у меня она сомневалась, мучилась – фильм стал менее страстным, но зато моим по духу.

» А вашим – это каким? Размеренным, словно прокрученным на медленной скорости?

Да, хоть для широкого зрителя медленное кино – это скучно. Можно снять по-другому – но зачем? Я люблю смотреть боевики, а снимать их ни за что не буду. Жизнь художника не обязательно похожа на его творчество. Вот я в жизни веселый человек, компанейский, пошутить люблю , а фильмы создают впечатление человека размеренного.

» Откуда появился сценарий фильма «Райские птицы»? Главный герой, писатель – это реальный человек?

В 1990 году я в Париже в магазине случайно наткнулся на книгу Дмитрия Савицкого и загорелся идеей снять по ней фильм, но в то время не позволили обстоятельства. И вот три года назад я вновь увидел эту книгу в Киеве. Меня прельстило, что герой летает: таким необычным и в то же время простым способом он сбегает из коммунистической России, где за свою работу может загреметь в тюрьму. Тема полета у меня во многих фильмах проходит рефреном – тема физической и духовной свободы. Когда мы растем, то всегда мечтаем, как птицы, летать. Или как племена гиперборейцев. Или как Параджанов – мы по земле ходили, а он летал на полтора метра выше всех. Я его называл «опасно свободный человек».

» В чем заключалась опасность его свободы?

Его свобода могла ограничить свободу других людей – мы же были рядом, когда он поносил советскую власть. Параджанова бы не тронули. А мы-то кем были в то время? Дали бы по шапке, и все! Ему эту свободу позволяли, пока не посадили. А срок ему дали, конечно, за его язык без костей, а не за гомосексуальные пристрастия, которые тоже были правдой, но дело, по которому его посадили, было сфабриковано.

» Когда вы брали на роль Олега Янковского, понимали, что зрители будут проводить параллели с его ролью в ленте «Полеты во сне и наяву», которую вы сняли в 70-х – тогда его герой мечтал летать?

Честно, не думал. Такой анализ – это работа критиков. Олег Янковский – мой актер, которого я снял в шести фильмах, а даже у Захарова он работал всего в трех. Мои герои – достойные люди, которые не могут реализоваться в своей среде по разным причинам. Они несвободны – они не могут летать не только физически, а духовно, им нельзя этого делать. И даже если они умеют летать, финал все равно трагический. В «Райских птицах» Янковский умеет летать и хочет бежать со своей молодой возлюбленной в Париж. Но сначала он должен передать свой дар – научить летать главного героя, писателя. Тот как раз не хочет никуда бежать – и все же оказывается в Париже. А героя Янковского арестовывают, то есть в стране стремиться к свободе – это прямая дорога в сумасшедший дом или в застенки КГБ. А писатель падает духом. Оказывается, что он, оторванный от родного дома, вырванный из своей страны, не может писать. Это не гимн Советскому Союзу, а просто признание того, что там, в ХХ веке, все основные талантливые вещи выходили из-за отсутствия свободы. Кстати, в Интернете появилась рабочая копия, украденная с монтажного стола: видны прикрепленные к телам актеров веревки. Меня стали спрашивать, не специально ли я оставил эти веревки, нет ли в них особого подтекста. Отвечаю: нет. Я не настолько еще модернист!

» То есть творческие люди были заложниками собственной несвободы?

Да, советская мысль рождалась из чувства сопротивления. Когда пришел 86-й год, перестройка, режиссеры не знали, что снимать – мы выросли в неволе. Творчество было построено на аллюзиях, метафорах, ассоциациях. Это мы, художники и интеллигенция, страдали от недостатка свободы, а людям в принципе жилось не так плохо – им зарплату выдавали, на курорты посылали. Средний слой не ощущал несвободы, они сегодня тоскуют по размеренной жизни, когда за них все решали. А мы не принимали советскую власть из-за недостатка личностной свободы.

» А какой вы режиссер? На площадке вы царь и бог или либерал?

Если бы я был деспотом, стал бы гением – в кино надо быть деспотом. А так я на съёмочной площадке всем прощаю. А деспоты прекратили бы съемку, наказали виноватых, оштрафовали. Мне интереснее обдумывать идею фильма, вынашивать ее, а вот воплощать – это так утомительно. Все мои фильмы сняты хуже, чем я их придумал. И потом приходится связываться с шестьюдесятью людьми, тащиться на съемки – ну не царское это дело. Я терпеть не могу обязательную программу в фигурном катании, мне ближе фейерверк произвольной. Жестких режиссеров боятся, а меня любят. Если другие будут продлевать на четыре часа рабочий день, то участники съемочной группы попросят денег. А у меня просить не будут, потому что работают из любви. Я и съемки на четыре часа задерживать не буду – на следующий день доснимем. Отдыхать надо!

» Ваши фильмы носят характер исповедальный. Их воспринимаешь как что-то личное, вроде бы как ты знаешь режиссера Балаяна. Можно сказать, что Янковский был вашим альтер эго?

Мне казалось, что через Олега я могу исповедоваться перед собой, перед поколением, обществом. Может, и были артисты лучше его, но вдвоем мы работали и мыслили на одной волне. Мне нравилась и его аристократическая внешность – может, я сам хотел быть таким. Его глаза, англосаксонские черты, его молчание на экране само по себе было игрой. Он был моим артистом, моим героем, лучшие фильмы я снял с ним.

» Какие же мысли вы транслировали через Янковского?

Мы занимались проблемами интеллигенции, проблемами статуса личности – в Советском Союзе нельзя было быть личностью, нужно было быть винтиком. Все было не для человека, а для всех, для идеи. Кто-то погибал, кто-то тайнописью выражал свои мысли в литературе и кино, чтобы дураки не поняли. Наши фильмы могут быть скучны для людей, которые не варились в этом соку. Но тот визави, с которым шла беседа, он понимал, о чем шла речь.

» О чем бы вы сняли свою последнюю ленту?

Мне очень нравится один сценарий – он о судьбе семидесяти процентов постсоветского населения, о людях от 50 и старше, которые прожили эту ужасную, в чем-то прекрасную жизнь, которые не смогли в эту новую жизнь войти и не принимают ее. Они, может, и захотят себя увидеть на большом экране, но в кино эти люди не ходят. Там молодежь, которая живет сегодняшним днем. Что было много лет назад, им неинтересно. В Советском Союзе работало Бюро пропаганды кино – возили фильмы в самую глушь, по городам и весям. На эти фильмы приходили фанаты кино, они еще час после фильма мурыжили тебя разговорами. К несчастью, это все кануло в прошлое. Остались попкорн, скорость, спецэффекты – а пятидесятилетний зритель не пойдет в кино, потому что там попкорн. Нынешнее молодое поколение художественно мне неинтересно – слишком прагматично. Даже когда не было денег, я жил широко и одалживал другим, потом перезанимал – а как же у кавказца нет денег? И все думали, что я богат. Но я мог не за деньги снимать фильм, который нравился, а эти хотят за деньги. И я их понимаю – труд надо оплачивать, но мы по-другому выросли. О своем поколении я бы снял фильм, как прощальное танго, как последний поцелуй – и иронично, и любя.

» А работа в театре вас не привлекает?

Я снимал для театра «Современник» телеспектакли. Галина Волчек дала мне возможность некоторые переснять по-своему. Театр и кино – разные профессии. Мне казалось, что я бы полностью состоялся в театре. Там не надо ждать погоды для съемок, нужен свет – пожалуйста. Изменить диалог или игру – можно выйти на сцену с шестого ряда и объяснить актерам свою позицию. Мне предлагают работу в театре и в Москве, и в Киеве. Если бы это был мой театр мест на 200, где я не гастролер, а главный человек, то я бы согласился. Но это утопия – такие мечты не должны сбываться. Почти как с полетами в моих фильмах.