Памяти Славы
PHOTO: © SASHA GUSOV
Мстислав Ростропович, один из самых выдающихся виолончелистов в мире, после долгой болезни умер в Москве 27 апреля 2007 года. Ему было 80 лет.
«Уход Мстислава Ростроповича – горький удар для нашей культуры» – такими были слова, произнесенные Александром Солженицыным, близким другом музыканта, дирижера, филантропа и неутомимого борца за права человека. Мстислав, или Слава, как его звали многие, затронул множество людских жизней, и вспомнить о нем мы попросили людей, хорошо знавших маэстро.
PHOTO: © SASHA GUSOV
Скрипач Максим Венгеров
– Я сотрудничал с Ростроповичем на протяжении 15 лет. Я должен был записывать концерты Шостаковича и Прокофьева и хотел, чтобы он меня послушал. Он очень долго отказывался, у него времени не было. В конце концов пригласил меня на свой фестиваль в Эвиане. Я очень далеко ехал: на самолете, на поезде, на машине.
Мы пошли на ужин, сидели долго, часа два, потом пошли к нему наверх. Сначала он покормил собачек, приговаривал такие слова: «Мммм… Как вкусно! Сам бы съел», потом сказал мне: «Доставай скрипочку». Сел в удобное кресло, поставил меня буквально в двух метрах от себя и слушал очень внимательно. Я никогда его не боялся. Он не давал себя бояться. Единственное – хотелось получить от него много информации, я его очень внимательно слушал. Первый урок был просто незабываемый! Такие истории про Шостаковича, про Прокофьева рассказывал. Рассказывал, что Прокофьев любил животных, что жил у него на даче и был всегда отлично одет, он ездил в Париж и носил изысканные костюмы. Всегда в шесть утра появлялся к завтраку, уже надушенный французскими духами и в галстуке. Поэтому молодой Ростропович тоже приходил к завтраку в галстуке.
Ростропович был очень пунктуален, никогда не опаздывал. И при этой пунктуальности мог вскочить, на кусочке бумажки, из газеты вырванной, записать мелодию и вернуться за стол со словами: «Слава Богу, записал».
Мне повезло, что Шостаковича, Прокофьева, Бриттена он мне просто передал из уст в уста.
Ростропович – один из немногих музыкантов прошлого столетия, у которых была мудрость, который по-настоящему мог отказаться от своего «я» во имя достижения композиторского смысла. Он учил меня отказаться от своего эго, чтобы действительно донести смысл композитора до публики.
Он всегда вел себя очень непринужденно. У нас был первый концерт в Лондоне. Я пришел туда со своей мамой, а он всегда флиртовал с дамами, и он ей: «Ооооо! Ларисочка! Вы знаете, я слышал, что говорят про меня, что я его (Венгерова – прим. редакции) отец. Как получается, а кто же вы мне?»
Вместе мы записали шесть дисков с концертами Прокофьева, Шостаковича, Бриттена, Стравинского, Чайковского, Уолтона и Бетховена. Бетховен стал нашей самой последней записью. Это самый лучший, самый удачный диск с Лондонским симфоническим оркестром, руководителем которого был Ростропович.
Я спрашивал у него, почему он не написал для меня концерт. Он мне говорил: «Для чего это? Кому это нужно? Есть Шостакович, Прокофьев, они написали много концертов, симфоний». Я уверен: такой гениальный человек не мог написать посредственную музыку.
PHOTO: COURTESY OF VICTOR AND LILIAN HOCHHAUSER
Импресарио Виктор Хохаузер
– Мы познакомились в 1966 году и сразу стали хорошими приятелями. Он принадлежит к самым великим фигурам в российской музыке, куда помимо Ростроповича входят Рихтер и Ойстрах. Мне посчастливилось работать со всеми троими. Они были настоящими звездами, настоящими легендами.
Ростропович был не только великим музыкантом, он был замечательным, необычайно остроумным, любознательным человеком. У него было удивительное отношение к жизни и людям. Он постоянно шутил. И одновременно он очень серьезно относился к музыке, человечеству, жизни. Когда я приезжал к нему в гости, он сразу меня обнимал, целовал, шутил.
Вопреки советским властям он приютил на своей даче Солженицына. Он близко общался с Сахаровым и выступал даже не против системы, а ради защиты прав человека. Когда ему позволили уехать из страны на два года, он приехал в Англию и жил у нас почти год. Я и моя семья могли оценить его эмоциональность, его человечность.
В Советском Союзе думали, что у него не будет работы, но я могу вас заверить, работы у него было больше, чем он мог пожелать. Он сразу получил предложения о сотрудничестве от великих оркестров и великих композиторов.
Он не боялся говорить правду. Ошибку допустили советские власти, отобрав у него гражданство, они не осознали величие и гений этого человека, так много сделавшего для русской музыки.
Я был в Москве на приеме в честь 80-летнего юбилея Ростроповича. Кстати, мы родились в один день – 27 марта. Путин присутствовал на банкете и произнес длинную прочувствованную речь, в которой он восхвалял Славу и его заслуги перед страной и миром. Как же все поменялось! Только 20-30 лет назад они выгнали его из страны, лишили гражданства, а теперь вешают на грудь орден «За заслуги перед Отечеством». Обстановка была очень эмоциональная. Слава пришел на прием, где его ждали сотни людей, но он не был похож на того Ростроповича, которого я знал. Он был очень болен. И говорил он с трудом. Было грустно за этим наблюдать, я видел, что ему совсем немного оставалось. И в течение месяца не стало! Моя жена ездила на его похороны.
Вот такая была у него жизнь, такая у него была смерть, и мы все должны благодарить судьбу за то, что дала нам возможность слушать такого великого исполнителя, мастера и учителя.
PHOTO: © NEW STYLE
Дирижер Юрий Темирканов
– Уход Ростроповича из жизни – это потеря особенно существенна для России. Я думаю, что Ростропович – это последний гениальный музыкант России. С его уходом закрывается не только музыкальная, но и духовная страница. Он был великим музыкантом, великим гражданином и необыкновенной личностью, украшением нации. К сожалению, он ушел. Его не заменит никто.
Мы выступали вместе. С ним было очень просто. Тяжело работать с малоталантливыми людьми, с людьми, которые не уверены в себе, которые тщатся изобразить из себя что-то значимое. С ними неприятно и тяжело. А тот, кто по-настоящему велик, ничего не строит, ничего не придумывает, кто настоящий, – с ним легко. Наверняка таким был Чайковский, такими были Шостакович и Ростропович.
PHOTO: COURTESY OF S.LEFERKUS
Баритон Сергей Леферкус
– О Славе нельзя говорить в прошедшем времени. Я не смогу смириться с тем, что нет этого замечательного человека, потрясающего музыканта, гражданина. Он живет в каждом из нас, в каждом концерте, в каждом музыканте.
Вспоминая о встречах со Славой, я хочу в первую очередь подчеркнуть его неутомимость, его бодрость духа, его оптимизм, его улыбку, его манеру говорить, высказывать мысли. Он все время говорил о музыке. Это была главная тема его разговора, но даже эти разговоры о музыке он все время перемежал какими-то шутками и историями в первую очередь о себе самом.
Например, о его поездке в Сибирь. Тогда он сказал, «Представляете, чуваки, я поехал в Сибирь зарабатывать Ленинскую премию». А это огромное количество концертов подчас без удобств, без надлежащих залов. И об одном из таких концертов он лично мне рассказал такую историю. Когда он приехал в лесное хозяйство и не было возможности подготовить к концерту ни рояль, ни пианино, ему дали баяниста, прекрасно исполнявшего классическую музыку. Слава говорит, «Представьте, сижу, тру свой Гварнери (Страдивари он не рискнул взять) и вижу, что передо мной в зале сидит мужик с бородой и на меня внимательно смотрит. Недобро смотрит. Я немножко отодвинулся с виолончелью, а он смотрит, и я ему тихо говорю: «Чего?», а он: «Уйди, мешаешь баян слушать».
Есть хорошо известная история об одном из приездов Славы в Ленинград, когда он, Миша Вайман и Эмиль Гилельс должны были записывать трио для фирмы «Мелодия». Приехали «Стрелой», и я думаю, это была бессонная ночь, потому что путь из Москвы в Ленинград проходил под нескончаемые разговоры – невозможно было Славу покинуть, уйти в купе спать. Они приехали в кооперативную квартиру Миши Ваймана. Начали с завтрака, пошли разговоры, и так по новому кругу. И когда вечером после концерта в филармонии они должны были начать репетицию, служители убрали пульты со сцены, закрыли специальным полотном ряды стульев, глаза слипались у всех – за исключением Славы. Эмиль стал засыпать прямо за инструментом, сидя у рояля. На что Слава, не переставая играть, а играл он с невероятным чувством, энергией, как бы обнимая виолончель сверху, как бы защищая ее, извлекая из ее тела феноменальные звуки, он повернулся к Эмилю Гилельсу и сказал: «Солнышко, не спи. Не спи, Солнышко». И эта фраза стала очень популярной среди музыкантов.
Часто вспоминаю наше последнее выступление, когда Слава дирижировал «Песни и пляски смерти», а я пел концерт с оркестром. Слава всегда говорил: «Не понимаю, как можно отыграть концерт, прийти домой и сразу лечь спать». После концерта мы сидели в ресторане, время было позднее, кроме нас никого там не было. Слава был заводным человеком, а у нас был самолет рано утром. В 6 часов за нами должна была заехать машина и отвезти в аэропорт. На часах полпятого. Мы несколько раз порывались уйти, Слава нас удерживал. Я взмолился, сказал, что мы опоздаем на самолет, и Галя, которая была там, строго сказала: «Слава! Ну отпусти ребят, отпусти детей. У них нет твоей энергии. Им нужно лететь, а ты…». Так мы разошлись очень поздно, и эта последняя встреча будет всегда в моей памяти.
PHOTO: COURTESY OF O.BALAKLEETS
Пианистка Ольга Балаклеец
– Я познакомилась с Ростроповичем на фестивале в Германии в 1990 году. Он пригласил меня посетить Фестиваль Прокофьева, который он организовывал в Барбикане. Очень хорошо помню, как во время фестиваля с музыкантами из Петербурга я играла трио Шостаковича для фортепьяно, скрипки и виолончели, и перед нашим выступлением мы решили попросить благословения у Ростислава Леопольдовича. После нескольких тактов он выхватил виолончель у нашего виолончелиста и сыграл все сам. Все трио, которое длилось более получаса, мы сыграли вместе с ним. После он был немногословен, сказал: «Видите, вот так надо». Наверное, он верил, что то, как он чувствует и видит музыку, именно так и должно было быть, особенно если касалось тех композиторов, которых он знал лично. Он был великим учителем для всех и любил быть учителем.
Он очень ценил своих великих друзей, таких как Шостакович и Прокофьев. Каждый раз, когда мы с ним встречались, меня поражало, что он так много говорил о них – как будто они расстались вчера.
Я помню то невероятное количество друзей, окружавших его. И всех он одаривал таким теплом, любовью, заключал в широкие объятья. Он был невероятно импульсивным, темпераментным человеком. Он обожал своих друзей, и встречал их за кулисами своим знаменитым «Ооооооо». Все запомнят его неподдельную радость.
Ростропович любил пошутить. Но даже пошлые шутки не вызывали ощущения пошлости, потому что он был настолько совершенен во всем, что его было не за что осудить.
Дочерей своих он уважал, они были связаны с его делом, его фестивалями. А про внуков существовали анекдоты, что он иногда мог забывать их имена и их количество.
Он был невероятно кокетливым мужчиной. Галину Павловну он обожал, любил, их отношения были неприкосновенны. Он умел очень красиво ухаживать, и каждая чувствовала себя королевой – и не только королевой Испании, с которой он близко дружил.
