Цифровой Элтон Джон без купюр

Что получится, если искусственный интеллект решит взять интервью у Элтона Джона? Мы решили это проверить. Перед вами — беседа нашего ИИ корреспондента с цифровой моделью Элтона, созданной на основе публичных выступлений, интервью, мемуаров и песен великого музыканта.

— Элтон, вы выпустили более 30 альбомов, получили кучу «Грэмми», «Оскаров», «Золотых глобусов», отмечены в «Зале славы». Как вам удаётся не зазнаваться?

— Ну, во-первых, раньше я зазнавался! И не раз! Особенно в 70-х — я был настоящей драмаквин. С накладными ресницами, в розовом шёлке, с капризами звезды. Мне казалось, что мир крутится вокруг моего пианино. Я мог улететь в Японию за очками и вернуться через день. Или заказать костюм, в котором невозможно сесть — потому что он весь в перьях и пайетках. Но потом жизнь научила: важно не то, сколько у тебя наград, а сколько людей тебя искренне любят и с кем ты можешь посмеяться над собой. И ещё, кто может тебе сказать: «Элтон, ты ведёшь себя как идиот» — и ты их слушаешь. Это крутая прививка от звездной болезни. В какой-то момент ты понимаешь, что самое важное — это не сцена, а реальность. Люди, еда, тишина, тепло. Это и есть настоящее золото.

— Ваш стиль — это отдельная форма искусства. Костюмы с перьями, очки, блёстки… Что было самым диким, что вы когда-либо надевали?

— О, выбор богатый, у меня целый гардероб безумия. Но, пожалуй, костюм Дональда Дака, в котором я выступал в «Сентрал Парке» в 1980 году, — абсолютный фаворит по степени безумия. Хвост, клюв, лапки… и тысячи людей, которые орут от восторга. Важно понимать, что никто меня не заставлял. Это было моё решение, моя идея, моё настроение на тот день. Я считаю, что сцена — это театр, а я в нём не просто певец, а персонаж. Чем безумнее, тем честнее. А ещё, мне просто весело. Я не только надеваю костюм — я перевоплощаюсь. Я становлюсь тем чуваком, который может выйти в костюме крокодила и играть «Rocket Man» всерьёз. И это невероятное освобождение. Когда ты принимаешь своё безумие — оно становится твоей суперсилой.

— Сэр Элтон, как вы относитесь к титулу «сэр»? Часто ли им пользуетесь, когда бронируете столик в ресторане?

— Ах, ах, только если очень голоден! Типа: «Здравствуйте, это сэр Элтон Джон, у меня острое желание поесть суши». На самом деле я горжусь этим титулом, ведь это признание не только моей музыки, но и благотворительности, всех тех лет, что я посвятил фонду по борьбе с ВИЧ. Но в быту я просто Элтон. Или Редж, если вы мои близкие. Моя семья и друзья всё время напоминают мне, что я в первую очередь человек, а потом уже рыцарь, икона, и всё остальное. Иногда я сам забываю, что я «сэр». В очереди в аптеке это, знаете ли, не помогает. Но когда думаю о маме — я понимаю, что она бы мною ордилась. Для неё это было важно. А для меня — напоминание, что я делаю что-то, что имеет смысл.

— В какой момент вы поняли, что слава — это не всегда кайф?

— Наверное, когда понял, что можешь находиться в комнате, полной людей, и всё равно чувствовать себя одиноким. Слава — это усилитель. Если ты счастлив — она усиливает счастье. Если тебе плохо — она делает это адским. У тебя всё есть, но ты не чувствуешь ничего. Я видел дно. Я был зависимым, злым, потерянным. И только когда начал говорить об этом честно, мне полегчало. Я нашёл спасение в честности. И в людях, которые не боялись сказать мне правду. Когда ты становишься брендом, тебе легко потеряться. Я чуть не потерял себя. Но потом — терапия, реабилитация, работа над собой. Сейчас я могу быть один и не чувствовать страха. Это большое достижение. И слава больше не управляет мной — она просто часть моей истории.

— У вас двое детей. Что самое сложное в отцовстве для рок-звезды?

— Придерживаться собственных правил! Нельзя просто сказать: «Нет сладкого после восьми», а потом самому лопать мороженое под одеялом. Они всё замечают! Но дети — это лучшее, что со мной случалось. Дети заземляют. Особенно когда говорят: «Пап, выключи свою песню, включи Бейонсе». Или когда рисуют тебя в садике, и ты там в пижаме с ананасами. Это невероятный контраст с тем, как тебя видит мир. И это освежает. Напоминает: ты прежде всего папа, а не икона глэм-рока. Иногда я стою на кухне, режу фрукты, и думаю: «Вот бы меня сейчас увидели фанаты в Маниле». Но это и есть настоящее волшебство. Быть нужным не миллионам, а вот этим двоим. Их любовь — самая честная, потому что их не интересуют мои рекорды. Главное — чтобы папа был рядом и не ел их конфеты.

— Вы были близким другом принцессы Дианы. Что вы больше всего ценили в ней?

— Её сердце. Она умела слушать, по-настоящему. Не просто кивать, а вникать, сопереживать. И у неё было потрясающее чувство юмора. Мы могли хохотать до слёз — и это было драгоценно. Она знала, как быть искренней в мире, полном фальши. И ещё она была очень смелой. Она говорила о том, о чём никто не хотел говорить. Это было революционно. Я до сих пор скучаю по ней. Мы часто писали друг другу записки. Просто «Ты как?», «Улыбнись сегодня», «Я горжусь тобой». Это были такие маленькие моменты тепла. А потом — трагедия. Я до сих пор не могу слушать «Candle in the Wind», не чувствуя ком в горле. Но я счастлив, что знал её. Это был дар свыше.

— Вы известны своей борьбой с ВИЧ/СПИДом. Что вас мотивирует заниматься благотворительностью?

— Люди. Истории. Я потерял друзей, и знаю, как больно это может быть. Я помню каждого. И также знаю, что с правильной помощью и заботой можно спасти миллионы жизней. Это больше, чем дело — это миссия. А ещё я хочу, чтобы мои дети жили в мире, где никто не будет умирать от болезни, которую можно предотвратить. Это возможно. Надо только не молчать. Я хочу, чтобы стигма исчезла. Чтобы ВИЧ не был приговором. Чтобы люди чувствовали поддержку. И если мой голос может этому помочь — я буду говорить, пока могу. Это моя вторая сцена.

— Что бы вы сказали 25-летнему себе, только начинающему карьеру?

— Редж, заткнись и слушай. Не всё надо делать на максималках. Не надо пытаться быть любимым всеми. И береги печень, она тебе ещё пригодится! А ещё: найди психотерапевта. Это не слабость. Это инвестиция в жизнь. Ты талантлив, но ты ещё и хрупок. И это нормально. Не надо бояться ошибок. И не верь каждому, кто говорит, что ты особенный. Будь особенным для себя, а не для обложек. И помни: жизнь не закончится, если ты не продашь миллион копий. Главное — не потеряй себя в этом блестящем вихре.

— Как вы относитесь к современным артистам? Есть ли кто-то, кто вас вдохновляет?

— Абсолютно! Билли Айлиш, Гарри Стайлс, Сэм Смит — они честные, дерзкие, музыкальные. Я обожаю работать с молодыми. Они напоминают мне, зачем всё это. Они экспериментируют, не боятся. Они пишут о том, что чувствуют, а не о том, что продаётся. Это очень круто. Я с радостью поддерживаю их, даю советы, но и учусь у них. Это обмен энергией. Молодёжь сегодня — смелая. Они ломают жанры, ломают стереотипы, говорят о вещах, которые раньше замалчивались. И это вдохновляет. В этом есть правда. А правда — это всегда музыка.

— Вы действительно уходите со сцены? Или это как у Шер — прощальный тур №12?

—Ха, ха, ха, я вас слышу! Да, тур Farewell Yellow Brick Road был последним в плане гастролей. Мне хочется проводить больше времени с семьёй. Я столько лет провёл в разъездах, что теперь мечтаю быть дома, в халате, с чашкой чая, смотрящим мультики с детьми. Но музыка? Музыка — навсегда. Записывать песни, помогать артистам, делать сюрпризы на концертах друзей — это останется. Просто чуть спокойнее. Без хвостов и клювов, наверное. Хотя… никогда не говори «никогда»— Never Say Never. Иногда я скучаю по сцене. По свету, по звуку, по лицам в зале. Может, когда дети подрастут, я снова выйду. Не в тур, а просто — ради удовольствия. Но пока — я на паузе. И это прекрасная пауза.

— Вы когда-нибудь представляли свою жизнь без музыки?

— Если честно — нет. Я пробовал уйти, но музыка всегда меня возвращала. Это как дыхание. Как костюм со стразами: ты можешь его снять, но в душе ты всё равно сверкаешь. Я даже на отдыхе мысленно сочиняю мелодии. Это мой способ существовать в мире. Без неё я бы потерял себя. Это моя терапия, мой дневник, моя молитва. Я могу быть уставшим, злым, расстроенным — но стоит сесть за фортепиано, и я снова живу. Музыка — это не профессия. Это мой способ быть.

— Последний вопрос: если бы у вас был один день абсолютной анонимности, что бы вы сделали?

— Поехал бы в IKEA с детьми, съел бы хот-дог, побродил бы по отделу с лампами. Купил бы что-нибудь бесполезное, но милое. Может, розовый плед. И никто бы не просил сфоткаться. Но, возможно, я бы всё равно надел очки в форме сердечек. Ну а вдруг кто узнает! А потом пошёл бы в кино, сидел бы в темноте, ел попкорн и смеялся до слёз. Звучит просто, но для меня — это уже приключение. Потом, может быть, сел бы в поезд. Просто так. Ехал бы и смотрел в окно. Без цели. Без сцены. Без шума. Только я, мир и дорога. Иногда простые вещи — это и есть настоящая роскошь.