Оловянный солдатик

Мальчик приходил на станцию почти каждый день. За исключением тех случаев, когда он помогал маме и дедушке в огороде. Но и тогда, если управлялись засветло, парнишка бежал на любимое место, перепачканный и чумазый. В школу он ещё не ходил, время лилось через край. Девать его в их посёлке было некуда. Не то посёлок, не то выселок. Собак и тех больше, чем людей. Вокзал оставался единственной территорией, где что-то происходило. По крайней мере, там почти ежечасно ходили поезда. Правда, все они пролетали мимо. Все до единого. Жизнь намеренно обходила их захолустье стороной. Мальчишка никак не мог понять, как это ещё ни один локомотив не задержался на станции хотя бы на минутку, полюбопытствовать, кто же обитает там, где они столько раз проносились, не глядя. А вдруг, гномы? Ладно, локомотивы, они гордые, переливаются на солнце пылающим металлом, выпячивают бока с огненно-красными полосками. Но паровозы, добрые старички, неужели и им не интересно? А они ведь тоже, бывает, «прочухчухивают» мимо. Охая и как будто жалуясь, хромают по рельсам в свою недалёкую даль. Мальчик даже ёжился от жалости, когда соседи называли их станцию полустанком. Словно кто-то утащил у неё половину, а никому и дела нет.

От вокзала осталась одна только вывеска да двухэтажное здание. И то и другое содержалось начальником станции в идеальном порядке. Раз в несколько месяцев он подновлял буквы. Бодрый ветерок, обитающий в здешних местах, быстро разносил запах краски по округе. Старики в своих палисадниках улыбались в бороды. Порядок исправно соблюдался, они были довольны. Когда мальчик смотрел на здание вокзала, у него набегала слюна. Уж очень оно походило на пирожное. Коричневая крыша, будто из тёмного шоколада. Стены белые-белые, точно глазированные. Окошки с зелёными ставенками, их, конечно же, нанесли сладким кремом. На подоконниках – благоухающие вазоны, в которых что-то вечно буйствует и цветёт. Привокзальные часы с медной вязью били каждый час. Массивные дубовые двери вокзала оставались всегда полуоткрытыми. Казалось, дом надеялся на гостей. Неподалёку высилась водонапорная башня. Красно-жёлто-зелёная, она расширялась кверху и больше напоминала маяк. По крайней мере, мальчишка верил, что именно по ней поезда находят дорогу к их станции.

Прямо перед зданием вокзала стояла небольшая будка небесно-голубого цвета. В ней продавали газеты и всякую мелкую всячину. Полустанок традиционно состоял из двух перронов, разделённых железной дорогой. По одну сторону располагалось и шоколадное здание вокзала, и гроза всех волн водонапорная башня, и культурный центр городка газетный киоск. А по другую – только ветхая, рассохшаяся от дождей скамейка и несколько местных старушек- завсегдатаев на ней. И ещё мусорное ведро, куда они дисциплинированно плевали шелуху от семечек.

Мальчик приходил на вокзал с той стороны, где находилась лавочка с бабушками. И всегда крутился около них. Дело в том, что мама строго-настрого запретила ему переходить железную дорогу. Пешеходного мостика на станции никто и не думал строить. В одном месте на рельсы примостили доски, по которым жители и сновали туда-сюда. А поезда ходили достаточно часто. Парнишку отпускали гулять к вокзалу с условием, что он никогда не убежит на ту сторону и останется на виду у старушек. А те и рады были оказаться полезными и несли свою вахту исправно. И мальчишка, и бабушки ходили на станцию каждый день как на службу.

Они в шутку прозвали его оловянным солдатиком. Мальчуган дал этому несколько поводов. Так, он везде таскался с игрушечным автоматом. Детское оружие висело на ремне у него на груди. Первое время парнишка носился по станции как угорелый. Автомат бешено стрекотал. Солдатик прятался за скамейкой с бабушками, а когда на перрон влетал очередной состав, выпрыгивал у них из-за спины и поливал проносящийся поезд невидимыми очередями. Вначале он ставил перед собой задачу попасть в каждый вагон. Особенно в последний, где, по его данным, у врагов располагался пулемёт. Мирно дремлющие бабушки каждый раз дико вздрагивали и даже иногда подпрыгивали. И без того слабые на ухо, они глохли ещё больше от неистового стрекота.

Через некоторое время то ли батарейки в автомате сели, а новых храброму вояке не купили, то ли ему самому надоело… С той поры мальчуган всё больше сидел на краю перрона, свесив ножки. Это максимум того, что ему дозволялось матушкой. Иногда он собирал камушки и кидал ими в окрестных голубей. Неизвестно, как паренёк стрелял, но швырял он совсем плохо. Камушки никогда не попадали в цель. Голуби со временем привыкли к этому и даже не улетали, а только недовольно косились на маленького мазилу. Старушки на скамейке умильно глядели на него и перешептывались: «Вот, не носится, как бешеный, совсем взрослый стал».

Запретный объект сразу обрастает для ребёнка мифологическими деталями. Мальчик мог часами, не отрываясь, наблюдать за зданием вокзала, сидя на краю перрона и свесив ножки. Сначала оно казалось ему гигантским пирожным. Потом солдатик стал пристально следить за начальником станции. День за днём тот исправно выходил встречать поезда в своём идеально отглаженном железнодорожном мундире и фуражке. Он никогда не опаздывал. В какой-то момент мальчуган даже начал подозревать, что начальником станции управляют большие вокзальные часы. Будто он когда-то стал их пленником и теперь болтается, подвешенный к гигантским чугунным стрелкам на невидимых ниточках, как кукла-марионетка.

От долгого сидения на солнце фантазия мальчугана порой расцветала диким цветом. Однажды вечером пареньку вдруг почудилось, что в технических окошках на самом верху водонапорной башни блеснул приглушённый свет. Солдатик только крепче прижал тогда к груди свой автомат. Он догадался, что, скорее всего, там прячутся злобные тролли, чтобы заманить старый паровоз в ловушку. Зачем злобным троллям старый паровоз, мальчик тогда не придумал, но, с другой стороны, старый паровоз – ведь это такая вещь, которая всем нужна, кем бы ты ни был. Старушки с интересом наблюдали за своим подопечным и коротали время, гадая, чем же это он занимается, когда ползает по перрону, собирая вековую пыль. На ту сторону железной дороги, к вокзалу, мальчик ни разу не бегал, хотя она была рядом, рукой подать. Все кругом говорили, что у его матушки больное сердце. Он не совсем понимал значение этих слов, хотя всё равно маму очень жалел.

Но однажды утром привычный уклад содрогнулся. Кое-что прибавилось к прокисшему местному пейзажу и заставило старушек на развалине-скамейке максимально усилить бдительность. Они перестали дремать и принялись приходить на вокзал даже раньше обычного. Правда, многие из обывателей чуть ли не всерьёз полагали, что бабушки никогда и не покидали своего насеста. Некоторые подшучивали, что их принесли на станцию вместе с лавкой.

Новая деталь окружающей обстановки была мала, кучерява, невероятно очаровательна и приходилась начальнику станции внучкой. Маленькая девочка приехала к дедушке погостить на лето. По её собственному мнению, она была уже даже стара: только закончила первый класс школы.

После появления гостьи мальчик стал в полной мере оправдывать прозвище оловянного солдатика, которым его наградили станционные наседки. Он больше не позволял себе таких глупостей, как сидение на перроне. Мальчуган даже пошёл на беспрецедентный шаг и перестал швырять в голубей камушками. Вместо этого он где-то раздобыл батарейки и целыми днями носился по своей части перрона, расстреливая полчища одному ему видимых врагов. Естественно, запыхавшийся солдатик косился в сторону белокурой девочки на той стороне. Но та только посмеивалась над чумазым сорванцом, а иногда даже презрительно фыркала. Дошколёнок был для неё, целой первоклассницы, сущим ребёнком. Она  смотрела на него с высоты прожитых лет.

Девочка взирала на солдатика свысока в буквальном смысле. На втором этаже вокзала располагались комнаты начальника станции. Его внучка любила проводить время на открытом балкончике, утопающем в цветах. К её приезду дедушка перекрасил серые перила в розовые. Девочка появлялась в каком-то невероятном белом воздушном платье. Старушки любовались ею и вспоминали свои юные годы. Хотя их детство кануло уже так давно, что пожилым женщинам казалось, будто они никогда и не были детьми. Девочка еще плохо писала, неважно считала, не знала, что Земля круглая, и когда закончилась последняя война. Но науку кокетства, это тайное женское знание, передаваемое через первую заплетённую мамой косичку, она освоила в совершенстве. Поэтому кудрявая первоклашка не могла позволить себе просто сидеть на своём розовом балконе. Она непременно танцевала, кружась с невидимыми кавалерами, и украдкой поглядывала вниз на своего до зубов вооружённого рыцаря. Чем быстрее кружилась девочка, тем стремительнее носился по перрону солдатик. От бесконечной трескотни у старушек начались мигрени. Они гадали, что же кончится у мальчугана раньше: силы или батарейки.

Бабушки были так стары или так ленивы, или и то и другое вместе, что они ни разу не ходили за газетами в киоск на перроне напротив. Вместо этого не менее древний старичок, продавец в будке, два раза в день выползал на свет и читал им вслух свежую газету, утреннюю и вечернюю. Неизвестно, как к нему попадала свежая пресса. Ни старушки, ни мальчуган этого не знали. Более того, проверить новости от продавца газет они тоже никак не могли. Если бы однажды он объявил им, что кругом наступил конец света, им бы ничего не оставалось, как принять это за неоспоримый факт.

Скоро в автомате солдатика снова сели батарейки. Девочка тоже устала беспрестанно кружиться. Оказывается, даже невидимые кавалеры могут наскучить. Всё чаще вокзальное общество стало в полном составе собираться для чтения предположительно свежих газет. Это случалось дважды в день, в одно и то же время, о котором возвещал чугунный монстр со стрелками на здании вокзала. Теперь и они все вслед за начальником станции попали в плен к станционным часам. Старушки исправно сидели на своей скамеечке, мальчик устраивался на краю перрона и свешивал вниз ножки, девочка усаживалась на маленьком стульчике на розовом балконе, а её дедушка молча замирал в дубовых дверях вокзала. Продавец газет читал вслух, а мальчику казалось, что это где-то неподалёку шелестит дождь. Оловянный солдатик все реже поглядывал на вокзал и цветочный балкон, и его взгляд становился раз от раза печальней.

– Лиза, иди обедать! Только игрушки собери!

– Хорошо, мамочка!

Лизу не нужно было просить дважды. Ведь у её мамы больное сердце, по крайней мере, так говорили вокруг. Она осторожно разобрала кольцо игрушечной железной дороги. Убрала в коробку блестящий локомотив с красными полосками по краям и чёрный паровозик. Взяла с пола макет водонапорной башни и маленький газетный киоск, поставила на полку серванта. Туда же девочка осторожно пристроила скамеечку, к которой были приклеены три старушки в платочках, и статуэтку железнодорожника в мундире и фуражке. Особенно осторожно Лиза подняла кукольный домик с коричневой крышей, вазонами на окнах, розовым балконом и большими часами и водрузила его на тумбочку рядом со своей кроватью.

Она огляделась и тяжело вздохнула. На полу оставались две маленькие игрушечные фигурки, неподалёку друг от друга – юной балерины в белоснежном платье, порхающей в застывшем танце, и зелёного солдатика с пластмассовым автоматом. Лиза была очень послушной. Но теперь она твёрдо пообещала себе, что в следующий раз, когда сядет играть в железную дорогу, обязательно придумает, как мальчику с автоматом на груди перебраться на другую сторону перрона, где на розовом балконе его уже так давно ждёт белокурая девочка.