Екатерина Сюрина: Без театра я просто умру…
Екатерина Сюрина занималась музыкой с детства. Сначала музыкальная школа, класс виолончели, после школы – дирижерско-хоровой факультет музыкального училища, затем – отделение музыкального театра в Екатеринбургском театральном институте. В Москву Екатерина отправилась поступать в консерваторию, но волею судьбы (или погоды: в поезде сильно простудилась и на время экзаменов потеряла голос!) оказалась в ГИТИСе. Педагог Сюриной – Эмма Саркисян, солистка «Новой оперы» – как-то устроила ей там прослушивание. В итоге, будучи еще студенткой ГИТИСа, Екатерина была принята в стажерскую группу театра. Дебют на сцене «Новой оперы» (2000 г.) стал в жизни певицы поворотным: ее Джильда в «Риголетто» Верди покорила публику, это было откровением, рождением новой звезды. А то, что в этой же постановке пел знаменитый тенор Дмитрий Хворостовский, стало мостом к новым берегам.
Оначале своей успешной карьеры на Западе Сюрина в одном из интервью скромно обмолвилась:
«Это дело случая. Я выступала на сцене «Новой оперы» в «Риголетто» вместе с Дмитрием Хворостовским. Его агент пригласил меня на прослушивание и сделал несколько предложений. Можно сказать, Дима прорубил мне окно в Европу, а также открыл весь мир».
Светлый и сильный, хрустальный голос певицы взлетает над сценами «Ковент-Гардена» и «Ла Скала», «Метрополитена», Парижской, Венской и Баварской опер – более чем за десятилетие интенсивной гастрольной деятельности Сюрина выступила в лучших театрах мира, спела «Травиату», «Риголетто» и «Фальстафа» Верди, «Женитьбу Фигаро» и «Дон Жуана» Моцарта, «Искателей жемчуга» Бизе, «Марию Стюарт» Доницетти и многие другие канонические произведения классического оперного репертуара. Супруг Екатерины – американский тенор Чарльз Кастронова – не только любимый мужчина и отец их сына, но нередко и партнер на оперной сцене.
Наша встреча с певческой парой состоялась в канун премьеры оперы «Волшебная флейта» в Королевском оперном театре в Лондоне. Спектакль удался во всех смыслах. Постановка режиссера Давида МакВикара и через десять лет после премьеры смотрелась великолепно, а замечательные костюмы Джона МакФарлана дополняли картину. Но самым сильным впечатлением был исполнительский состав: буквально все главные партии исполняли замечательные певцы. Главную роль Тамино прекрасно спел Чарльз Кастроново, Памины – Екатерина Сюрина, обладающая прекрасным и сильным лирическим сопрано; великолепно исполнила партию Царицы ночи Альбина Шагимуратова, роль Сарастро – Бриндлей Шерратт, а Кристофер Малтман в роли Папагено просто восхитил зрителей и блестящим вокалом, и артистизмом. Появился на сцене и шестилетний сын Екатерины и Чарльза – Саша. В нашем интервью с лирико-колоратурным сопрано Екатериной Сюриной и тенором Чарльзом Кастроново мы беседовали о радости петь с оркестром, играть на сцене, а также о цыганской гастрольной жизни и капризах самого хрупкого в мире инструмента – человеческого голоса.
Екатерина, вы и ваш муж – оперные певцы на самом пике своей карьеры. Как удается организовать быт при таком обилии гастролей и разъездов?
Раньше существовала практика, когда при оперных театрах – в Германии, к примеру, – были свои постоянные певцы. Может быть, им платили меньше, чем приглашенным звездам, но у певцов была возможность жить вместе с семьей на одном месте. Сегодня, с глобализацией, все переменилось. Если театры и держат своих певцов, то это молодые исполнители, полные сил, с чистыми голосами, не измученные бесконечными переездами. При этом на какие-то важные премьеры театр дополнительно приглашает известного певца или певицу. Я уже 12 лет разъезжаю по европейским театрам, поэтому, хотя меня во многих театрах знают, очень хорошо ко мне относятся и симпатизируют нам с мужем, однако в молодежный постоянный состав не берут. Так что пока осесть на одном месте не получается. Есть наметки с Мюнхеном, где у меня запланированы четыре контракта на будущий год. Надеемся, может, удастся там задержаться подольше. Мы с мужем вообще-то привыкли к такой цыганской жизни, но вот нашему сыну Саше в этом году исполнилось шесть лет, так что пришло время подумать о школе и о более оседлой жизни.
У сына не возникает желания петь, заниматься музыкой?
У Саши очень хороший музыкальный слух. Но мне кажется, у него «переедание» музыкальное. У нас в семье такой переизбыток этого – муж может дома с утра до вечера слушать арии, мы постоянно ходим на концерты, репетируем. Поэтому я не учу Сашу специально игре на фортепиано или другом инструменте. Если сын сам что-то выберет, то, конечно, скрепя сердце, я буду ему в этом помогать, направлять. Сама я пришла в оперу совсем неподготовленной. Хотя моя мама и из театральной среды, коммерческой жилки у нее нет – она мне не посоветовала в свое время обратиться к услугам хорошего агента и т. д. Так что пришлось добиваться всего самой.
Может, это и к лучшему – у вас все произошло естественно.
Это правда. Мне никогда не приходилось ни перед кем заискивать, идти на компромиссы. Я очень люблю актерскую часть профессии, репетиции, атмосферу театра.
С точки зрения постановки голоса – как бы вы охарактеризовали российскую школу? И существует ли она как таковая на самом деле?
Я очень скептически отношусь к тем, кто использует обобщенные понятия – итальянская школа, российская. Часто бывает, что, когда некоторые русские певцы приезжают на Запад, о них говорят: а, русский репертуар. Как будто крест ставят. У меня таких проблем никогда не было – может быть, потому, что я всегда самостоятельно слушала лучших мировых певиц бельканто, имею достаточно хорошие «уши». Да, педагог учит основам, но одни и те же вещи разные певцы воспринимают по-своему. Конечно, у певца может быть очень хорошая техника, но главное все-таки – большая самостоятельная работа над собой. Я считаю, что мне повезло: мой педагог Эмма Тиграновна Саркисян – сама прекрасное сопрано – была очень натуральным учителем, никогда не форсировала, не давила, не ломала мой голос. Она поняла, что у меня естественные хорошие верха, поэтому сосредоточилась над развитием серединного диапазона моего голоса. А ведь бывает, что в консерваторию приезжает студент с богатым природным голосом, а его начинают ломать, натаскивать, перестраивать. В итоге спустя пять лет человек вообще не понимает, как нужно петь. Моему мужу Чарли тоже повезло – он учился в колледже, где нашел своего педагога, который помог ему поставить достаточно сложный мужской голос – тенор.
Вы поете довольно разнообразный репертуар – Моцарта, Россини, Беллини, Доницетти. Вы комфортно себя чувствуете?
Специализация в опере – очень правильная и нужная вещь. Но так хочется иногда спеть Генделя! Как я понимаю свой голос, он достаточно тонкий, легкий, воздушный, полетный, поэтому его ни в коем случае нельзя давить. Как раз годится для исполнения Генделя.
У вас ведь лирико-колоратурное сопрано?
Да. Мне удалось найти свою нишу, и не свой репертуар я никогда не пела. К счастью, колоратуры из моего голоса еще не ушли! Верха из голоса уходят не потому, что ты не работаешь: это гормоны, физиология. Например, певица Натали Диссей говорит, что ей сейчас в плане репертуара нечего петь – голос лирический, но верха из него ушли, а середины как не было, так и не появилось. У нас с Чарли легкие голоса, у меня легкое лирическое сопрано, у него – лирический тенор. В принципе, мы могли бы специализироваться на Россини. Но мы почти не пели Россини. Там столько колоратуры, столько этих мелких нот. Это достаточно задорная музыка, живая, веселая.
А ваш голос изменился после рождения сына?
Да. Не столько голос, сколько мое понимание его! Я закончила выступать, будучи на восьмом месяце беременности, до последнего спектакля прыгала, как мячик! А после родов рот не хотелось открывать – все эти заботы, хлопоты с ребенком… Когда начала опять петь, поняла – голос куда-то ушел. Ну нет его! Я тогда очень испугалась. Ведь Бог дал мне голос от природы, и до той поры я его только развивала, нарабатывала репертуар. Поэтому, когда после родов пришлось над голосом серьезно работать, это было шоком. И тут мне очень помог муж. Он говорил: «Каждый день, неважно как звучит голос – криво, косо, занимайся по полчаса». Я с истериками прибегала к нему: все, карьера кончилась, не могу больше! Если нужно тужиться так, чтоб вены вылезали, кому такое пение нужно! Муж успокаивал, говорил, чтобы я относилась к этому как к физической нагрузке, физкультуре для голоса. Так в мучениях прошел месяц, полтора, и я потихонечку начала возвращать голос – там концерт спела из четырех арий, потом роль Сюзанны появилась в постановке «Сомнамбулы» с обожаемой мной итальянской певицей Ренатой Скотто. Уже позднее, разговаривая со многими профессиональными певицами, я поняла: женщине-певице приходится постоянно работать над голосом – практически каждые пять лет из-за гормональных, эмоциональных и возрастных изменений надо что-то менять.
Любители оперы в первую очередь наслаждаются музыкой и пением, при этом текст отходит на второй план. Тем не менее мне кажется, что оперный певец должен хорошо знать язык, на котором поет, – пусть не в совершенстве, но необходим определенный стандарт, иначе это будет отражаться на восприятии оперы. Знаете, часто на одной сцене выступают вместе люди из разных стран. И, хоть убей, русский и южноафриканец, к примеру, не смогут одинаково произнести фразу. Да что говорить, если даже немцы из разных частей Германии по-разному выговаривают одни и те же слова. Если у певцов хорошие уши, это очень помогает. Я, к примеру, слышу мелодику языка.
Когда вы начинаете говорить о своей работе, у вас глаза загораются, вы буквально вспыхиваете! Для вас, наверное, очень важно, кто ваши партнеры по сцене, какая от них исходит энергия?
В моей десятилетней карьере я все время на сцене и очень люблю театр – костюмы, репетиции с оркестром, возможность попробовать что-то новое. Для меня самая большая радость –
репетиции. Спектакль – это уже ответственность. Я понимаю, что из-за ребенка мне надо будет переходить преимущественно на концертную деятельность. Нет, не полностью, конечно, – я без театра просто умру!
У меня есть любимые певицы. Я очень люблю Аню Нетребко – это певица, которая никогда не оставляет вас равнодушным. Марину Поплавскую – это подлинная артистка, заставляющая людей слушать; я реву на ее спектаклях. Мы живем в очень сложное время: дирижеры очень сильны, и многие из них диктуют певцам, с какой силой звука петь, темп и т. д. Я очень злюсь и расстраиваюсь, когда в театре начинаются склоки, дергание и подсиживание друг друга. Мы же несем радость людям.
Нечасто приходится петь с мужем в одном спектакле?
Случается. Мы вместе пели в «Сомнамбуле», в «Любовном напитке», «Волшебной флейте».
Тяжело вместе выступать?
Мне – нет. А мужу тяжело: он человек очень ответственный, пунктуальный. У меня из-за ребенка масса женских семейных хлопот, из-за которых мы, бывает, опаздываем в театр; конечно, он переживает, злится.
Чарльз, вы не участвовали в нашей беседе. А вам сложно выступать на одной сцене с супругой?
Нет. Единственное, что, может быть, заставляет меня нервничать, это когда мне кажется, что жена вдруг может забыть слова. Я начинаю волноваться за нее и не могу сконцентрироваться на своем пении! Думаю, какие слова она должна спеть, и забываю собственные! (Смеется.)
Чарльз ведь итальянских кровей?
Его отец из Сицилии, а мать – испанка, родившаяся в Эквадоре. У Чарльза латинская кровь, но вырос он в Америке, где люди достаточно рациональны, пунктальны. Хорошая смесь. При этом мой муж человек далеко не холодный, а я, хоть и из Сибири, тоже очень эмоциональная – так что у нас случаются такие бури, такой театр! Но, хотя и бывают страшные раздоры по пустякам и мы оба не хотим уступать друг другу, несмотря на все эти неурядицы, я знаю: что бы ни происходило, муж меня очень любит. Любовь – это на самом деле редкое чувство, и нам очень повезло, что оно у нас есть.
