New Style StoryКнигиКультура

ТЮРЕМНЫЙ ПСИХОЛОГ

Моно-пьеса в семи беседах

Автор: ЕЛЕНА ИСАЕВА

БЕСЕДА № 1

…Самое страшное, что мы с ним оба – психи. Ну, то есть психологи. То есть всё друг про друга понимаем. И про наши отношения… в любой их момент… Да нет, вру я всё. Долго я ничего не понимала. Года полтора не понимала… Видела только хорошее, а плохое старалась не замечать. А он меня щадил. Долго щадил… Щадил и ненавидел за это. Конечно, если нужно выкручиваться только перед женой – это ещё терпимо, а когда  ещё и перед любовницей… Зачем ему вторая такая же – которую надо щадить?.. Ну, и, в конце концов,  эта пружина терпения в нём развернулась, и как ударила по мне… Так уж ударила!..
Что тут говорить. Я с самого начала понимала, на что подписываюсь. Я влюбилась на научной конференции. Он  анализировал  Стэнфордский тюремный эксперимент Филиппа Зимбардо 1971 года, а я делала доклад  о классическом подчинении тюремному авторитету. В какой-то момент я поймала себя на мысли, что мой авторитет и моя несвобода – он и есть – Макс. Но это позже. Я знала о нём и до этой  встречи. Я читала его работы, я ссылалась на них в своей диссертации. Я им издали восхищалась. В какой-то момент у него возникли неприятности, и я написала статью в его защиту. Он неожиданно позвонил, поблагодарил и предложил встретиться – отметить его победу. Я не смогла, извинилась, вежливо отказалась. Я знала, что он женат на нашей психологической звезде – Лизе Мейер.  Младше её на пятнадцать лет. Он был её аспирантом, у неё защищал кандидатскую, и сейчас пишет докторскую, она, собственно, и сделала ему карьеру. Знала, что детей у них нет, что он время от времени заводит романы, но её не бросает, потому что считает это чёрной неблагодарностью. То есть всё это мне с самого начала рассказала его бывшая любовница, которая свой нелёгкий путь уже прошла. Но когда дошло до дела, никакие знания меня не остановили. Мне казалось, как всегда кажется любой женщине, защищающей свою психику, у которой включён инстинкт самосохранения, что со мной будет иначе!
И сначала было иначе! Он так артистично докладывал, что, мне казалось, весь зал влюбился. Не мог не влюбиться. Женщины смотрели горящими глазами. После заседания к нему устремилось столько народа, что я тихо ушла. Он сам нашёл меня вечером в баре, отделил от компании аспирантов, увёл за другой столик. Он говорил, что давно наблюдает за моими работами, что потрясён моей тюремной практикой – такой статистики раскрытых преступлений нет ни у кого. Большинство наших коллег ограничивает свою задачу тем, чтобы на этапе предварительного следствия подозреваемый не покончил жизнь самоубийством. Собственно, это и есть одна из главных задач пенитенциарной психологии. Но если в разговорах с подозреваемыми вам удаётся что-то узнать для пользы следствия или убедить, например, преступника сознаться в содеянном, то это считается высшим пилотажем. И я, правда, высший пилотаж. Ну, об этом вы знаете…
Не помню, как мы оказались в моём номере. Кажется, я попросила его методичку, и он занёс…  Дальше совсем ничего не помню. Только в голове промелькнуло мамино лицо: “Никогда не давай с первого раза!” Мы проваливались куда-то, а потом вдруг из этого счастливого угара выплывали в реальность, начинали различать вокруг всплывающие в сознании предметы: настольную лампу, полку на стене, какую-то дурацкую картину с кружочками и кубиками, которая, видимо, символизировала авангардизм. И я любила эти кружочки и кубики!
А потом полтора года непрекращающегося счастья… По чужим квартирам,  дачам, глухим скамейкам в парках, за городом – в каких-то лесных чащобах, если лето, в гостиницах, саунах, в редакции психологического журнала, где он подрабатывал,  на кафедре, если оставался там последним и запирал…  У меня нельзя. Я живу с больной бабушкой, которая очень нервничает, если в дом приходят чужие люди…  Никого, кроме сиделки, у нас не бывает…
Все это было неважно, неважно – где. Главное – с ним…

Я ждала следующей конференции! Мы оба были приглашены. Ехала я туда, как на праздник, понимая, что мы три дня будем вместе! Его жена приболела и эту конференцию собиралась пропустить. Никогда в жизни я не радовалась чужим болезням, даже если это болели враги. И вот мне было стыдно, но я радовалась…  Понимаете, как проходила моя жизнь? Утром – покормить бабушку, днём – тюрьма, вечером – покормить бабушку… А тут – пространство и время идут мне навстречу – три дня и три ночи!
Тюрьма – мир очень тяжелый. Это крики, это агрессия. Много всего тяжёлого происходит. Люди живут в двадцати квадратных метрах по четыре-пять человек.  Это такое страшное наказание. Лишение свободы – это уже такое страшное наказание!
Когда я закончила университет, мой педагог спросил: «Что ты будешь делать?» Я сказала, что пока не знаю. Хочу что-нибудь неординарное… И она мне посоветовала: «Пойди в тюрьму, там интересно, соберёшь материал для кандидатской». Я туда попала, может быть, потому, что писала курсовую по “Преступлению и наказанию” Достоевского. А диплом защищала на тему «Личность в стрессовой ситуации». Все мои исследования были связаны с агрессией, с насилием.Почему человек переходит эту грань? И что за этой гранью?
Убийцы и преступники – они привлекательны, потому что они преступили. Я себя контролирую, вы себя контролируете, а они себя не контролируют. Нет, когда вы работаете с такими людьми, это вас привлекает. Это тайна, загадка. Почему они так поступили?.. Я знаю, о чём вы сейчас подумали. Если меня волнует этот вопрос, то не хотела ли я сама преступить… Не преступила ли, в конце концов… Я уже сказала, что нет. Это не я. И хватит об этом. Я что-то устала… Извините…

 

БЕСЕДА  №2

Вы можете быть за меня совершенно спокойны. Я самоубийством не покончу. Я не слабонервная. Я всё это выдержу, переживу и забуду! Да! Забуду! Ну, то есть факты буду помнить, но эмоциональная память уйдёт! Всё уходит… Вы же сами знаете… Мы же с вами – профессионалы.
Я люблю свою работу… Ну, и что, что жаловалась. Всё равно – люблю. Это как головоломку решать. Следователь даёт информацию. Прокурору нужны дополнительные детали, чтобы сделать вывод… И вот весь этот процесс… Я встречаюсь с обвиняемым, задаю вопросы, пишу психологическую характеристику: что за человек? Какие отношения в семье? Какие связи с родителями… Я могу в этом копаться бесконечно, если вдруг это поможет всё раскрыть…  Вы же знаете – всё зависит от контекста… Звоню или встречаюсь с людьми, которые его окружали – жена, например. Виноват или не виноват, касаться нельзя, это мы понимаем. Нет, я могу спросить, но кто ж ответит… Ну что, мой психологический портрет вырисовывается?.. Судить человека – дело очень тяжёлое. То, что очевидно было пять минут назад, меняется через секунду. Кто-то может сказать: «Я виноват», но не все же. А кто-то скажет, что виноват, а, на самом деле, не виноват…  Макс такой же, как я… И ему всё это интересно… Я сама не заметила, как начала советоваться только с ним и больше ни с кем… Постепенно меня перестало интересовать чьё-либо ещё мнение. Я понимала, что зациклилась, но я ничего плохого не ждала.
На второй конференции?..  До неё было хорошо. Нет, какие-то сигналы начались…
Когда я стала звонить и попадать не вовремя – то он в парикмахерской, то с друзьями, то на телевидении интервью даёт, то трубку не берёт и не перезванивает, я поняла, что вмешалась ещё какая-то энергия, которая разводит нас. Раньше всегда звонила вовремя. И раньше всегда перезванивал… И сам часто звонил. Но я сначала этому значения не придавала… Ну, мало ли что… Он вёл себя почти безупречно. Это я только потом поняла, что жалел до последнего, не хотел травмировать… Нет, про наши отношения никто не знал, потому что… жену он тоже травмировать не хотел… Он, вообще, добрый… Нет, я серьёзно. Он не злой человек. Добрый, отзывчивый, сострадательный… Его все любят… Вы же знаете…

Он мне очень помогал. У меня был такой сложный случай. Педофил… Конечно, то что я могла раскопать для следствия, это капля в море, но всё равно, даже капля помогает принять решение…
И я как врач. Вот мне дают бумагу, где написано имя и в чём обвиняется.   Это вызывает шок. Но я должна идти и разговаривать…  Когда вы сидите перед человеком и задаёте вопросы, работаете, тогда всё плотнее, сложнее, но уже шок проходит, уже надо дело делать… Он хотел отказаться от беседы. Но я его убедила: если вы невиновны, то беседа будет на пользу вашему делу. Макс помог мне с вопросами… Мы с ним предварительно всякие ходы и лазейки проговорили…  Какое было детство? Какие были родители? Какие отношения с ними? Педофил этот попался тяжёлый. Я задаю вопрос, он не хочет отвечать. Я хожу по кругу, подлавливаю, возвращаюсь к прежним вопросам, на которые не ответил… Я вижу, что он страдает, но я не должна подключаться, иначе толку не будет. Он занимал высокое положение, с деньгами. Потом попался на педофилии. Кому-то дорогу перешел, кто-то его сдал, как водится… Его арестовали. Виновен или невиновен? Истина – вещь очень деликатная. Вину надо доказать… И с этим человеком беседовать было очень сложно. Он был агрессивен. Он орал. Ему было невыносимо, что он сидит в тюрьме. С ним было тяжело, потому что он на меня давил. Презирал, хотел показать, что я не умею делать свою работу. Я задавала вопросы о его сексуальной жизни, так как он был женат. А для него такие вопросы были невыносимы. И Макс мне тогда помог… Я не помню… Подсказал какие-то вещи… И человек этот признался… Да… Признался… Очень сложный был случай. Я бы сама не распутала…
Я потом обсуждала  с Максом. Я говорила: «Вот чего ему не хватало? С жиру всё это! Деньги, положение, жена-красавица, сын уже взрослый, успешный…» А Макс сказал тогда, что это всё не имеет значения, что педофилов хватает и среди бедных и несчастных. И мне, правда, потом попался бедный и несчастный. А проблема была та же.
Вот человеку 55 лет. Всю жизнь работал на заводах, на дешёвых работах. Такие люди… Мы забыли, что они существуют. В какой-то момент он потерял работу – закрылся завод. А в 55 лет найти работу трудно… Но он переступает грань не только из-за экономических причин. Когда вы встречаетесь с человеком, находящимся в психической бедности и экономической бедности одновременно, и в одиночестве…  Это очень депрессивный человек. Он давал сосать свой член дочке его сестры. Ну, своей племяннице. Он очень одинокий. Всю жизнь  жил с мамой. И когда она умерла,  остался в маминой квартире. Удивительно было, что когда я его спросила о детстве, он сказал: «Не знаю, папа умер, когда я был маленький». А фото? Даже не существовало фото в семье. И я попросила прокурора встретиться с семьёй. А у нас нельзя встречаться с пострадавшей стороной. Но других родственников не было. И прокурор разрешил. И я просто удивляюсь душевности и уму тех людей, которых мы считаем, якобы, простыми, некультурными. Это всё наш интеллигентский снобизм. Они оказались такой душевной тонкости! «Это ужасно, что брат сделал, но я думаю, это от одиночества… Мама его изломала. Она так и не отпустила его от себя. Я вырвалась, а он – нет», – так мне его сестра говорила.  Она говорила: «Мама сломала ему личную жизнь. Отвадила всех его женщин…» Я не стала с ней спорить, что он не маленький ребенок, что сам мог принимать решение… У них такое горе в семье… Он такое сделал, а сестра ещё способна его жалеть… Хотя сказала, что общаться они теперь, конечно, не смогут. Они потеряны, но они не в ярости. Эти люди дают вам уроки, где вы не ожидали!
Я пришла к этому мужику ещё раз и сказала, что сестра его не ненавидит, а жалеет. И про маму – как сестра это понимает… И он начал вдруг подвывать так тихо… Не плакать, а именно как-то подвывать… Без слёз… И признался… Бумагу попросил, ручку… Мы всё оформили…
Я помчалась к Максу. Он в тот вечер был на заседании в Институте психиатрии. Оно закончилось поздно, но мне так надо было его увидеть! Я сидела и ждала на лавочке возле какой-то клумбы с анютиными глазками. В детстве мы делали юбочки из этих цветов. Насаживали их на спичку с одной стороны, а с другой – ягоду черноплодки или боярышника. Получалось туловище с головой и в юбочке. Устраивали на скамейках балы из вот таких спичек, одетых в анютины глазки, в бархотки… Красиво…
У меня уже сформировалась потребность всем делиться с Максом. И мне казалось, что каждая моя победа – это благодаря ему. И подруга, которая мне говорила, что я и до него была хорошим специалистом,.. я с ней стала меньше общаться…
Он вышел, и мы пошли бродить окрестными дворами. Я рассказала, как мужик завыл и признался… И Макс говорит: «Я тобой восхищаюсь! Как у тебя хватает терпения! Ты – самый терпеливый человек на свете!..» И мы забрели в какой-то темный двор, там была беседка в кустах и без фонаря. То, что надо! Две скамейки и стол… Он посадил меня на стол… Засмеялся, что у стола нужная высота, как будто нарочно под него сделан… И я голову запрокинула. И понеслось… И небо в звездах… И, блин, что вот это? Цинизм или романтика? Кто мне скажет…
А потом уже в метро он задержался, посмотрел как-то печально. «Знаешь, – говорит, – она всё же едет…» У меня, прямо, сердце упало. «Ну, что ж, –  говорю, – делать… Не хочет тебя одного отпускать?» – «Да, плохо себя чувствует, но едет… Говорит: «Номер хороший, двухкомнатный, я лучше в номере полежу, поболею, чем тут одной. Даже если выступать не буду…» Так говорит. Так что по ночам я к тебе там приходить не смогу…» Сказал… Поцеловал в щёку… Уже не сексуально… И исчез – на свою ветку…
Я не хочу про эту конференцию. Я ни о чём не хочу… Я хочу спать… Я всё время хочу спать… Если бы можно было проспать всю оставшуюся жизнь… Не мучайте вы меня… Я ни в чём не виновата.

Leave a Reply